Страница 27 из 30
Особая тема – отображение расовых стереотипов [50–51]. Тут даже родители детей жалуются, что не могут найти себе детскую книгу с ребенком-афроамериканцем. Книжная индустрия обходится без таких героев [52–53]. По статистике, из 3200 детских книг, опубликованных в 2013 г. у, афроамериканские дети были только в 93 [54]. Правда, в 2017-м они уже были в 340 книгах из 3700 напечатанных.
Все это два вида попыток. С одной стороны, виртуальный мир влияет на реальный, подчиняя его себе. С другой – реальный мир требует адекватного отражения в мире реальном. Это уже сложнее, поскольку бандитский сериал, по определению, всегда будет зрелищнее сериала о жизни пенсионеров.
Виртуальный мир, выстраиваемый в разрыве с миром реальным, с неизбежностью придет к краху. Мы это все увидели на примере Советского Союза, когда сильная пропаганда не смогла удержать на плаву не менее сильное государство. Реальность победила и государство, и пропаганду.
Сегодня в такой же отрыв от реальности смещается Россия, пользуясь советской институциональной памятью, в рамках которой считалось, что население можно убедить во всем. Но тогда жестко удерживалась монологичность разговора с населением. Сегодня этого добиться сложнее, но удается, пока российское население отдает предпочтение телевидению как основному источнику информации. Это та же монологичность, хотя и достигнутая путем победы над интернетом.
С. Тарощина справедливо замечает: «Интересно наблюдать за длящимся годами процессом самообмана. Соловьев почти не врет, когда утверждает, что в своих передачах говорит только правду. Соловьев верит, что говорит правду – так, как он ее сегодня понимает. А иначе в империи симулякров невозможно решать глобальную задачу воспроизводства власти для поддержания самой власти. Они пока еще не научились в прямом эфире претворять воду в вино, но считать себя единственными носителями истины научились» [55].
При этом следует сказать, что подобного рода тенденции уже фиксировались в прошлом. Автор исследования «Упадок правды» Дж. Каванаг видит опасность этого в следующем: «Политика не может нормально функционировать, когда дебаты не базируются на разделяемых фактах. В случае правительства это может вести к отложенным решениям, ушедшим экономическим инвестициям и меньшему дипломатическому доверию. И мы видим проявления этого сегодня» [56].
В целом это приоритет мнения над фактами. Для США это были времена желтой журналистики 1880-1990-х, таблоидной журналистики и радио 1920-1930-х, субъективной новой журналистики, возникшей во времена вьетнамской войны. Новую журналистику, а она в основном печаталась в журналах (см. о ней [57]), основал Том Вулф, умерший в мае 2018. Он писал об этом подходе, что это «написание нонфикшн от газетной статьи до книги, используя сбор информации для собирания материала, но с помощью техник, связанных с художественной литературой, конструирование ситуаций, рассказывание и т. д.» [58]. Вулф добавлял: «В нонфикшн я объединяю оба свои пристрастия: журналистику и социологические понятия […], особенно теорию статуса, впервые предложенную немецким социологом Максом Вебером».
Наверное, надо выделить и предыдущий период, существовавший до журналистики. Условно обозначим его как период путешественника, приносившего в селение новые рассказы о мире. Это были единственно возможные рассказы, поэтому здесь существовали любые искажения типа кентавров. Это были неопровержимые сообщения, поскольку они полностью зависели от рассказчика. Если он говорил, что это правда, то всем остальным приходилось с этим соглашаться, поскольку сообщения были уникальными, никто не мог их опровергнуть. К тому же они были непериодическими, поэтому проверка не могла прийти и от сопоставления разных фактов об одном объекте.
Приход газет сделал порождение сообщений периодическим и неуникальным, поскольку они могли встретиться в какой-то другой газете, и каждое сообщение могло иметь продолжение. Слухи и тогда имели цену, и первые газетные листки наполнялись слухами, которые собирались по базарам и площадям специальными людьми.
В исследовании «Упадок правды» выделяются четыре основные причины появления победы мнения над фактом сегодня: когнитивные искажения, изменения в информационной системе (появление соцмедиа и 24-часового новостного цикла), отставание образовательной системы от изменений в информационной, политическая, социодемографическая и экономическая поляризация [59].
Авторы выделяют четыре тренда:
– растущее несовпадение между фактами и аналитическими интерпретациями фактов и информации;
– стирание границ между мнением и фактом;
– относительное увеличение объема и результирующего влияния мнения и личного опыта над фактом;
– падающее доверие к ранее авторитетным источникам фактической информации.
Почему мнение вдруг стало сильнее факта? Мы также готовы предложить свое видение этой ситуации победы мнения над фактом, выделяя четыре типа объяснений.
Одной из причин этого может быть то, что мнение всегда ближе личному и массовому сознанию, чем факт. Факт может раздражать своим несоответствием, зато мнение точно отражает то, что на данный момент считает правильным сознание.
Еще одной из причин роста роли мнения, как нам кажется, является то, что мы имеем сегодня очень поляризованные общества, где каждый считает свое мнение правильным и не допускает, что правильным может быть чье-то чужое мнение. Сегодня странным образом мы не хотим соглашаться с другим мнением, настаивая исключительно на своей правоте. Мы не умеем спорить, а можем только обвинять или хвалить.
Косвенным свидетельством этого является практическое исчезновение авторитетов, говоря современными словами – публичных интеллектуалов. Лев Толстой практически невозможен в наше время, его бы никто не стал слушать. В президенты готовы идти актеры и певцы, но они не понимают, что к ним есть внимание, но за ними нет авторитета в политической сфере. Они хотят «перекодировать» свой авторитет актера, но это очень затруднительно. Пример Рейгана не показателен, поскольку до президентства он поработал губернатором. Все это эксплуатация феномена внимания как ресурса.
Еще одной причиной является исчезновение прошлых «жестких» матриц, в рамках которых жил и мыслил человек. Сегодня даже религия перестала быть таким механизмом, задающим интерпретации правильного и неправильного поведения и мышления.
Суммируем еще раз эти четыре причины:
– мнение ближе индивидуальному и массовому сознанию, чем факт, поскольку оно зависит от него, а факт – нет;
– общества стали более поляризованными, где каждый считает только свое мнение единственно правильным, то есть существует мое мнение и неправильное, нет желания и умения спорить;
– исчезновение публичных интеллектуалов, к голосу которых прислушивались раньше;
– исчезновение жестких матриц мышления и поведения, вызванное размыванием роли религий и идеологий.
При этом мы постоянно акцентируем появление экономики внимания, но ведь одновременно действует и политика переключения внимания, позволяющая властям закрывать от общества негативы за счет усиленной трансляции рассказов о каком-то другом событии с более сильной эмоциональностью и с меньшими потерями для власти.
Сегодняшний мир стал еще сложнее, чем мир прошлого. Отсюда появление фейков и других отклонений от мира реальности. Поэтому возникает потребность в развитии медиаграмотности как инструментария, отделяющего правду ото лжи.
Еще одним примером такого инструментария является опыт консервативных евангелистов, которые хотят сами докапываться до сути. Анализ их подхода лежит в следующем: «Библейское понимание далеко уходит от текстуального перевода Библии, конституции, президентских речей или освещения мейнстримными медиа. Оно коренится в идее, что для нахождения истины надо покопаться, надо, говоря словами моих респондентов, “провести свое собственное исследование”» [60].
При этом автор анализа критикует Гугл как способ поиска истинного положения вещей, поскольку Гугл подтверждает представления, уже существующие у людей. Информация подается с учетом того, какие слова были использованы в запросе.