Кто ты?

В тот же день за обедом Молчун сказал отцу, что собирается сушевать на повети, вместе с Даником. Отец вскочил из-за стола, потемнел лицом, и так глянул на Молчуна… Молчун не женат и живет при отце, а ведь уже взрослый, и охотник притом лучший, чем отец. И они давно уже плохо ладят. Я слыхал даже раз, как отец за глаза ругал Молчуна нелюдью безъязыкой. Хотя какой же Молчун нелюдь? Самый настоящий людь, и почище некоторых. Он если что в лесу промыслит, так домой тащит, а не в кабак. И не дерется, как некоторые. Хотя иной раз лучше бы пинка дал. А то напортачишь бывает по глупости, а он только глянет эдак презрительно и … на охоту с собой больше не позовет… А что говорить как все люди не может - так это ж он не виноват, он родился таким. Кое-что, конечно, говорит, но тот, кто не наш, его не поймет. А мы и без слов понимаем. Так вот, отец как услышал, что Молчун собирается на сено с Неждаником, прямо взъелся на него. “Не позволяю,”- говорит, - “И вообще, хватит тебе, здоровенному, в парнях ходить да на моей шее жить. Я тебе невесту нашел. Оленю с Заболотного хутора.” Мы так все рты и пораззинули. А тетка Ветла, Молчунова мать, заплакала. Мы, конечно, все знали эту Оленю. Она хорошая девушка, но работница никакая: ей еще в детстве зубатка правую руку откусила. Но по древнему закону отец женатому сыну может отдать топор да мотыгу - и катись, стройся своим хутором, веди хозяйство. С однорукой помощницей - это ж верная пропасть. А идти кланяться в семью жены, нахлебником проситься - хлебнешь позору полной ложкой. Но Молчун в ответ ничего не сказал. Только рыкнул и вышел из избы вон.

Так что на следующей седьмице у нас была свадьба. Невеселое это было празднество. Так как отец не позволил Молчуну обвести жену вокруг нашей печи, Молчун построил очаг на дворе. После они с Оленей заберут камни из очага и положат их в печь на своем хуторе. Обвели вокруг жениха с невестой и их очага круг ножом. Теперь они - отрезанный ломоть, отдельная семья, и все, что с ними в кругу - их имущество. Открыли сундук невесты, чтобы, как положено, показать людям приданое: шитые полотенца, скатерти, рубахи, и передали все это добро в круг. Рубаха для жениха была очень красивая. Сестренки, поди, постарались, подумал я, поглядев на Оленин пустой рукав. Потом настало время жениху показать, чем он одарит невесту. Молчун вынул из заплечного мешка плащ из тонкой, сверкающей радугами ухокрыльей кожи и набросил его на плечи Олене. Вот тут, поди, многие девки пожалели, что не глядели на нашего Молчуна, пока он в парнях ходил. Потом все стали передавать в круг подарки: посуду, еду, все, что может понадобиться для жизни на новом хуторе. Но никто не шутил и не выкрикивал пожеланий счастья. Все знали, как мало времени осталось до суши и как сложно пережить ее без запасов и надежного жилья. А потом вдруг откуда-то выскочил Данька и, растолкав всех, прыгнул прямо в круг. Теперь он тоже считался членом новой семьи. Ах, как и мне хотелось шагнуть туда, за черту, и встать рядом с Молчуном! Но не посмел, испугался. Остался, как и все, стоять по другую сторону. И думать о том, что когда схлынет хлябь, возможно, уже не будет на свете ни удачливого охотника Молчуна, ни робкой Олени, ни ракшасенка Даньки. И тетка Ветла не шагнула, осталась стоять рядом с отцом.

Молчун и Оленя не стали строить новый хутор. Ко всеобщему удивлению, они поселились у старой ведьмы, тетки Семихвостихи, на Яблочной горке. Оказалось, что у Олени есть Дар, и тетка Семихвостиха взялась ее учить. А Молчун не стал расчищать ни поля, ни репища. Он охотится в лесу. Данька уже подрос и всюду ходит с ним. Я пару раз видел их на ярмарке, и не посмел подойти. Так хотелось, чтобы Молчун как прежде улыбнулся мне и подтолкнул плечом! Но между нами навсегда провели ножом черту.

Заходил я несколько раз на Яблочную горку. Оленя и Семихвостиха всегда были одни. Они принимали меня ласково, но словно не понимали, к чему я у них. В последний раз я принес им косулю и решил, что уж больше не приду. Словно чужак я там. А Семихвостиха улыбнулась, погладила меня по голове, словно маленького, и сказала: “Не грусти, мальчик. Всем в жизни случается выбирать, и мало кто никогда не ошибается. Все у тебя еще будет.”

После ухода Молчуна и Даника наш хутор покинула добрая доля. Березка вскоре вышла замуж за Рыжего из Подкоряжья. Вроде бы, хорошо, но у нас стало меньше рабочих рук. В ту же сушь умерла бабушка Любава. Она, конечно, старенькая уже была, и давно носила рубаху с белым воротом, но все равно без нее как-то пусто стало в избе и неуютно. А потом вдруг померла мама. И ведь не болела она ничем, и не жаловалась никогда… Просто как-то ушла доить коз, и запропала. Я пошел глянуть, что там в хлеву, а она там лежит на соломе, словно уснула… Потом схлынула хлябь. Всем радость, а у нас новая напасть: Камыш ушел на плоскодонке искать панцири зубаток, и сгинул. Плоскодонку мы потом нашли в кустах, а что сталось с нашем Камышом, о том, видно, только змеелюды знают. Так что совсем мы замалолюдили. Только и осталось в хозяйстве, что два топора да два веретена. Но справедливости ради: тетка Ветла с младенцем на руках, а Яся - кроха еще, куда ей всю женскую работу управить. Теперь отец, поди, жалеет, что Молчуна с женой со двора согнал, да поздно. Пару раз отец надевал красную рубаху и уходил из дому. Возвращался домой пъяный и злой, как ракшас. Свататься ходил, да только никто за него девку не отдает. Вот так и живем.

А что же я? Я учусь быть сам. Нет для меня больше спины, за которой я мог бы доверчиво спрятаться, нет руки, которая протянулась бы поддержать меня. Но так и должно быть. Мне надо учиться быть одному. Чтобы когда благие боги снова глянут на меня, я точно знал, по какую сторону черты мне надо быть. Чтобы не обознался, не обманулся и не струсил. Мне трудно, но у меня есть две здоровые руки, да и голова, вроде, на месте. И я постараюсь узнать, кто я, и где моя доля. Тогда непременно появятся и те, кто встанет рядом со мной, по мою сторону черты.

А пока - я учусь быть собой.