Кто ты?

Все началось с того, что мы притащили домой ракшасенка. Нет, вернее сказать, все началось гораздо раньше, тогда, когда мы пошли на Светлую Марь. Не должны были, а пошли. Молчун не велел, но у нас в тот день с грибами не задалось, а ведь всем известно, что на Мари этих самых грибов - хоть косой коси. Ну и потом, не возвращаться же домой полупустыми. Я подумал: набьем быстренько кузовки, и бегом назад. Никто и не узнает. Чем плохо? А вышло на деле, конечно, все не так, как думалось. Неладно вышло, но уж что теперь…

Мы уже повернули в сторону дома, когда где-то в кустах, у самой речки, вдруг громко и жалобно закричал младенец. Все разом остановились и уставились на меня. Я говорю, чего встали, айда домой. А Березка в ответ: “Лещ, там ребеночек плачет.” И Яська туда же: ” Посмотреть бы.” Глупые девки, посмотреть им. Мало ли что в лесу может детским голосочком плакать. Но тут еще и Камыш влез: “В самом деле, мы только глянем - и назад.” А Яська, мелюзга, поддакивает: “Ага, только одним глазочком!”

Ну и пошли. Залезли в ивняк, а там - ракшасья стоянка. Кто такое хоть раз видал, уж ни с чем не перепутает. Пятачок вытоптанный налысо. Грязь, вонища, оглодки какие-то кругом валяются. На кустах рядом тряпье висит, по виду - как раз то, что вчера у мамки с вешал пропало. Тропинка к воде проломана. А чуть в стороне - связанный из веток и сухой травы шалашик. Вот оттуда-то и раздавался плач. Там, на кучке пожухлой травы, лежал малыш и отчаянно орал. Был он маленький, тощий, совсем голый и весь перемазанный собственными какашками. “Ах ты бедняга!” - воскликнула Березка, засучила рукава и быстро подобрала мальца на руки. Неистовые крики почти сразу сменились жалобными всхлипами и стонами, а маленькие ручонки мертвой хваткой вцепились в Березкину рубаху. Березка сняла с куста ветошку помягче и унесла мальца к речке, мыть. Яська достала из корзинки ломоть хлеба и принялась нажевывать мякиш.

Хоть малыш и был ужасно голоден, много он не съел: чуть проглотил жёвки и заснул. Но рук не разжал. Березка привязала его к себе подолом фартука.

- Ну вот что, - сказала она, еще раз осмотрев грязную подстилку в шалашике, - Оставить мальца здесь никак нельзя. Предлагаю забрать его домой.

- Ты что, - воскликнул Камыш - А ну как сейчас его мамаша заявится?

- Едва ли. Здесь с самого утра никого не было.

- Слушайте, ребята! - воскликнула Яся, сделав большие глаза, - А вдруг это вовсе и не ракшасенок? Может, это человеческий ребеночек, а ракшасы его украли?

- Чушь мелешь, - сказал я, - Давайте покажем его бабушке Любаве. Она нас научит, как лучше поступить. И вообще, пошли домой.

- Эх, все бы тебе домой да домой, - сказал Камыш, - Домок ты, Лещик.

И все засмеялись. Так ко мне и прилипло это прозвище: Лещ Домок.

Бабушка Любава нашей находке совершенно не обрадовалась. Сперва она разразилась грозной речью о том, что ни под каким видом нельзя забирать из леса звериных и птичьих детенышей, а уж тем более - детей нелюди. И я уже точно знал, что напоследок нам будет велено вернуть ракшасеныша туда, откуда взяли, но Березка вдруг очень твердо сказала: “Бабушка, он там точно с утра один был. Пустая стоянка. Сгинет он.” Бабушка хмуро посмотрела на малыша, потом вздохнула и едва слышно проворчала: “Что-то еще отец скажет…” И побрела в сени. “Бабушка?” - окликнула ее Березка. Та ворчливо отозвалась: “Чего встала? Неси давай сюда этого нежданика. Хоть отмоем для начала.” Так наша находка получила имя. Неждан, Нежданик. А иногда и просто Даник.Теперь оставалось только дождаться, что же скажет отец.

Говорила с отцом сама бабушка, так что он согласился пока оставить Даника на хуторе. Но с условием, что девки будут следить за ним как следует. Кстати, мамаша нашего малыша вскоре обнаружилась. В верше. Полезла, видно, рыбки вытащить, да сама в сети запуталась и потонула. А нам потом чисти да чини…

Вскоре пришла сушь и мы затворились в избе. Даник рос себе, а девки возились с ним. С первыми каплями хляби малыш начал ползать. Умиления-то было! Глупые девки, они просто еще не знали, что их ждет. Как только у Даника начали лезть зубы, в доме внезапно наступила редкая чистота и порядок. Еще бы, ведь любая вещь, оставленная ниже печного бруса, попадала в рот Данику и превращалась в клочья или опилки. Однажды он даже попробовал на зуб ножку стола, но тут уж отец не выдержал и швырнул в него лаптем. Не особо сильно, но мелкий все понял и больше так не делал. Но это еще ничего. Вот когда он лазать начал, и даже печной брус спасать перестал… К счастью, как раз в это время схлынула вода, и все, кто мог, переселились из душной и надоевшей избы, кто в клеть, кто на опустевшую поветь, а кто и вовсе под навес на улице. Даник тоже перебрался. В хлев к козам. Он спал среди них, выбирал им власоедов и вытаскивал клещей, так что козы были вполне довольны его компанией. Но доиться они вдруг стали хуже. Почему - нетрудно было догадаться, ведь Даник рванул в рост, как на дрожжах. Бабушка Любава велела не пускать его в хлев. Ага, такого не пусти, пожалуй. Он же ползал быстрее, чем любой из нас бегал. Пришлось плюнуть на это дело, да так все и оставить.

Когда земля подсохла, и девки собрались расчищать репище, Даник с удовольствием стал бегать с ними. На репище он, правда, скакал по грядам, как козел, зато сожрал почти все сорняки вместе с корнями, заодно перекопав землю руками лучше, чем девки мотыгой. Но вот когда пришла пора засеваться, начались сложности. Все, что девки сеяли в гряду, Данька, ползущий следом, мигом выкапывал и сжирал. Пришлось хоть на день запереть его в клети. За этот день он успел подкопать угол, так что выпускать его на волю не пришлось, сам вырвался. И радостный примчался прямо на репище. Хорошо, что там в это время не было никого, и плетень подоткнули как следует.

На рыбалку теперь тоже приходилось удирать тайком, потому что поймать что-либо в обществе Даньки было решительно невозможно. Стоило закинуть удочку, он с визгом кидался в воду и сжирал с крючка наживку. Сколько раз потом Молчуну приходилось вынимать крючок у него из губы… Если же нам удавалось-таки хоть что-то поймать, то уберечь улов от немедленного пожирания тоже становилось большой проблемой. Зато ходить за грибами с Даником было одним удовольствием. Каким-то особым чутьем он находил замечательные грибные места, и нам оставалось только не зевать, чтобы успеть набрать грибов раньше, чем он все сожрет. И заблудиться в лесу в его компании стало совсем невозможно. Стоило сказать “пироги в печь посадили”, как Данька устремлялся домой по самой короткой дороге, даже если ее приходилось проламывать через чащу.

Так шло потихонечку время. Зубатки стали крупнее блох, а значит, травостав подошел к середине и настала пора сенокоса. Тут нам наконец-то выпало немного покоя: трава Даника не интересовала, и он целыми днями пропадал в лесу, появляясь только на закате, усталый и, к счастью, сытый. Где он был, что делал - поди знай. Потом зубатки доросли до размеров мыши. Мы подняли сено на поветь, начали убирать хлеб. Обычно в это время мышей в амбаре полно, но в тот раз их почти не было. Мы сначала не поняли, к чему бы так, а уж потом сообразили: Даник повадился целыми днями и ночами сидеть в амбаре. И есть совсем не просил. Примерно в это же время стало уж точно видно, что он ракшас, а никакой не человеческий ребенок. Уши у него заметно отросли и заострились, а тело покрылось густой и гладкой коричневой шерсткой. Девки жалели, а мне казалось, что это очень даже симпатично. Мне бы так: повернул ухо куда надо, и слушай себе. И мух-комаров гонять куда как удобно, подергал кожей, и не надо руками чесаться…

А потом зубатки догнали в росте кошек, и в лес стало ходить опасно. Припекало все сильнее, трава пожухла, реки обмелели, деревья начали потихоньку сбрасывать лист. Надвигалась сушь. И тут отец вдруг заявил, что не разрешает больше пускать Даньку в дом. Признаться, кое-кто вздохнул с облегчением, потому что вонял наш малец знатно, а мыться совершенно не желал, но я встревожился. Все же я считал, что ракшасенок появился на нашем хуторе по моей милости, ведь в тот день, когда мы его принесли, я был за старшего. А значит, я в ответе за то, что будет с малышом. Но спорить с отцом - только по шее получишь. Так что я решил построить для Даника дом, такой, чтобы его не достала ни зубатка, ни змеелюд. Приготовить ему припасов на тот случай, если я не смогу его проведать пару дней, притащить сенца, одеял… Нашли мы с Камышом недалеко от хутора подходящее дерево и начали строить на нем шалаш. Даньку тоже с собой взяли, пусть смотрит, обвыкается. Но не успели мы даже наладить толком крышу, как видим - внизу стоит Молчун и нам рукой машет, чтобы спускались. Мы слезли, я рассказал Молчуну, что мы тут да зачем. А он говорит, мол бросайте вы это. Я говорю, а как же Даник. А Молчун сказал, что сам все уладит. А потом взял Даньку на руки и пошел домой. И мы следом. Правду сказать, Молчун тогда словно камень мне с сердца снял. Тяжело самому быть старшим, и знать, что младшие смотрят на тебя с надеждой, а тебе самому эдак посмотреть не на кого. И как же здорово, когда есть кто-то старше, сильнее и лучше тебя, кто скажет “я все улажу” и пойдет впереди, в чью надежную спину можно смотреть, и точно знать: защитит, научит, уладит.