Последний обоз

Позже, топая по тропинке к кринице***, Нарок сам удивлялся, как это спокойный, доверчивый взгляд Омелы и её простые слова в два счёта превратили его из безрукого недотёпы в парня-удачу. Он пришёл к выводу, что это, вероятно, особая лесная магия. Чем-то подобным, только с обратным действием, без сомнения, обладала Торвин. Стоило Нароку, воротившись к стоянке с полными вёдрами, встретиться с ней глазами, он немедленно споткнулся и проплеснул воды себе в сапог.

Передышка, действительно, вышла недолгой. Лошади поели и восстановили немного силы, люди подкрепились травяным взваром и мясом зубатки, и вскоре снова пора было трогаться в путь. Перед тем, как сняться со стоянки, Торвин звучно хлопнула в ладоши и сказала:

— Послушайте меня. Для кого-то в моих словах сейчас не будет ничего нового, но я должна быть уверена, что каждый из вас предупреждён. Очень скоро тропа выйдет из леса на край Рискайской пустоши. До торжка на Задворках мы будем ехать без остановок, ровным ходом, не растягиваясь, но и не сбиваясь в кучу. Едва ли мы встретимся с ракшасьей ватагой в это время круга, но знайте: любое движение с пустоши — это опасность. Если оттуда кто-то или что-то начинает двигаться в нашу сторону, немедленно останавливаемся, стоим спокойно и молим Небесных Помощников о том, чтобы жители Риская нами не заинтересовались. Молча.

— Что молча? — поинтересовался Вольник.

— Молим молча, — сверкнула на него глазами Торвин. — Если это не помогло и оттуда к нам кто-то пришёл, ни в коем случае не таращимся на него, не чиним никаких препятствий и не шумим. В случае нападения дерёмся только мы с Нароком, остальные — бегом в лес. Всем всё понятно?

Народ покивал.

— Тогда выдвигаемся. Чем меньше времени мы проведём на Задворках, тем безопаснее для всех нас.

Едва Кунья Нора скрылась за поворотом тропы, лес оборвался, точно срезанный ножом. Вроде, следовало бы вздохнуть с облегчением, расставшись с его теснотой, духотой, непроглядными зарослями и кусачим зверьём, но открывшийся унылый простор совсем не радовал глаз. Рискайская пустошь встретила проезжающих пылью, ветром и тяжёлыми, низкими облаками. Сосны вдоль Занорского края тропы хмурились, как часовые, стерегущие Торм от незваных гостей. Отдельные редкие деревца и маленькие рощицы, «забежавшие» на Рискайсткую сторону, гнулись и дрожали на ветру. Тиша украдкой сотворила в сторону пустоши охранный знак. «Этого здесь тоже делать не следует, » — холодно сказала ей Торвин.

Обоз шёл ходко, хотя из-за однообразия вида вокруг казалось, что он почти не движется с места. Поначалу тревога заставляла всех прислушиваться и напряжённо вглядываться в виднокрай, потом люди обвыклись, поверили, что ничего плохого с ними не случится. Соседство пустоши понемногу перестало пугать. Вольник даже затянул было тихонечко песню, но Торвин тут же цыкнула на него, а Добрыня наградил воспитательным подзатыльником.

Напрасно Нарок думал, что Торму уже нечем его удивить. Торжок на Задворках впечатлял даже одним только размером. Это была не какая-то там лесная полянка, а самое настоящее торжище — огромный загон, в ворота которого упиралась Торговая тропа. А внутри него бурлила ярмарка: рядком стояли привязанные кони, вокруг них толпился народ, кузнец на переносной наковальне звонко правил подкову, мемекали козы, кудахтали куры в клетках из ивовых прутьев…

Причалив за оградой, рядом с парой таких же крытых холстом возков, Добрыня огляделся по сторонам и воскликнул:

— Ишь ты! Никак, Белозорье вышло на торг, — и, кинув вожжи Вольнику, живо добавил, — Пойду поздоровкаюсь. Если кто станет меня спрашивать, я в конном ряду.

Нарок тоже отпросился у Торвин посмотреть на коней. Каких тут только не было! Простые работяжки, стройные степные скакуны, мохноногие красавцы для упряжи… И народ вокруг них толпился самый разный: тормалы в буро-зелёных рогожах, тивердинцы в полосатых халатах, поляне в ярких полукафтанах, княжьи люди, приоградские купцы…

Увы, пока что Нарок мог только мечтать о покупке собственной лошади. Он просто бродил вдоль конного ряда, от души любовался четвероногим товаром, а заодно приглядывался, приценивался и прислушивался к идущим вокруг разговорам.

Особенно ему приглянулись две лошадки, достаточно крупные, чтобы возить на себе вооруженного воина, но в то же время сухие и лёгкие, по виду способные и на резвый галоп, и на добрый прыжок. К тому же обе были красивой золотисто-буланой масти, почему-то редко встречающейся среди лошадей за Оградой. А вот хозяин их Нароку совершенно не понравился. Это был высокий, сухопарый, бронзово-рыжий мужик, конопатый, как кукушкино яйцо. Вёл он себя заносчиво и резко, цену за лошадей называл совершенно невозможную, а скинуть ни монетки не желал. Отходя ни с чем, покупатели ругали его ракшасьим сыном и сулили дорогу домой без прибытка. А потом, собравшись в кучку в сторонке, шептались между собой, что хоть и хороши «золотые» кони, а брать их боязно, потому как Луч ведьмин сын и сам ведьмак. «А я бы всё равно себе такую красоту купил, — думал Нарок, любуясь буланой парой, — Жаль только, денег нет ни ящерицы.»

Между тем к хозяину буланых протолкался Добрыня.

— Луч Свитаныч, ты ли? — сказал он приветливо.

— Я, кто ж ещё, — как-то грустно отозвался противный мужик и пожал протянутую Добрыней руку. — Будь здрав, дядька Добрыня. Как сам? Как тётка Ветла?

— Живём помаленечку. А ты, я смотрю, Ястреба продавать надумал? Чего вдруг?

— Я теперь всех продаю, — вздохнул Луч, — Оставлю себе только Золотинку для работы.

— А зачем цены дерёшь? Так-то не распродашься.

— Не хочется отдавать кому попало. Вот если увижу, что человек подошёл стоящий, не дрянь, тогда пойдёт другой разговор. Тебе бы, скажем, и за медяк отдал. Только тебе ведь и даром не надо…

Добрыня участливо потрепал его по плечу:

— Ну, ну… Не вешай нос, конопатый. Я вот ворочусь в посад и шепну кому следует о твоих лошадках пару слов. А ты уж там сам смотри, сгодится тебе мой человечек или нет, и что с него спросить. Добро?

Луч кивнул, и Добрыня сразу перевёл разговор на другое:

— Что мать? Здорова ли?

— Кто ж знает… Она, как отца не стало, сразу ушла от нас на Еловую горку, и Ист её беспокоить не велит.

Добрыня покачал головой:

— Эх, грехи наши тяжкие… Всех, кто к ней приходил, пользовала, а мужа вылечить не смогла…

Луч ответил тихо и зло:

— Это всё отцово упрямство и дурная гордость! Сразу надо было идти к этлам на поклон, а не лечиться втихаря каким-то тухлым сеном и поганками! И Бран, чтоб ему три раза икнулось, в ту же козлиную породу: утёк с хутора тайком, и даже весточек не шлёт.

— Всё это неустройство, — заметил Добрыня, — идёт с того, что ты, друг мой Луч, мягок с ними без меры, что с матушкой своей, что с братом. Домашние большака чтить должны, как Пресветлого Маэля, а не своевольничать. Вот, скажем, мать. Она хоть и ведьма, а по сути своей что? Женщина, существо неразумное, самим Творцом данное мужчине в заботу и воспитание. Тебе бы её забрать домой да к делу какому приставить, чтоб не скучала. А ты? Ах, этл беспокоить не велит… Человек сам свою долю избывает, сам перед Небесными Помощниками за неё ответ держит. Причём тут этл?

Нароку вдруг стало неловко за то, что он стоит и вот так украдкой слушает чужой разговор. А ещё взгрустнулось о доме. Подумалось: как там отец с матерью? Здоровы ли? Добрым ли словом вспоминают своего непутёвого сына? Конная ярмарка разом потеряла для него всю свою занимательность. В невесёлых раздумьях он вернулся к Добрыниному возку и присел на облучок.