Последний обоз

========== У Рискайских ворот ==========

Командир Рискайского взвода Вольх Сова стоял в узкой галерейке между оружейной и казармой. Он уже сменил караульных у ворот и отпустил по домам ночной патруль, а теперь тоскливо наблюдал через окно, как на внутреннем дворе крепостицы готовится к построению конный разъезд.

Маэлево Око едва вылезло из-за виднокрая, но уже жгуче и зло смотрело в щель между смурными тучами. И люди, и лошади густо потели, приманивая полчища мух. Парни толпились в тени, подтягивали подпруги, лишний раз проверяли снаряжение. Разглядывая их лица, Вольх явственно представил себе тот кислый похмельный дух, замаскированный жёваным чесноком, что витает сейчас во дворе. Твердислава, к примеру, даже и нюхать не требуется, по роже видно, что приполз с Бодуна, и всю ночь там отнюдь не пряниками угощался. Вот куда его такого? Только в резерв. А с завтра - на конюшню, дневалить, чтобы вспомнил, где у человека совесть.

Дался им этот Бодун… Можно подумать, за Оградой самобулька слаще. Дождались бы, пока ворота закроют на хлябь, и квасили себе чинненько в посадском кабаке. Парни помоложе, вроде, выглядят поприличнее, но тоже хрустят чесноком. Одна поморийка Торвин смотрит бодро и чеснока не жуёт. Как обычно. Эх, Торвин… Здоровенная, грубая, словно вытесанная топором. Напялит шлем, вскочит на коня - и не узнаешь, что девка в строю.

Когда Вольх только пришёл во взвод, девка среди патрульных была делом неслыханным, да и поморийцев князь на службу ещё не брал. Из их племени в гарнизоне значился лишь целитель, Свит по прозванию Селёдка. Ребята из Хребтецкого взвода, при котором стоит лазарет, рассказывали, что нравом лекарь обладал угрюмым и склочным, так что все вздохнули с облегчением, когда он, оставив службу, съехал из посада. Уже кругом или двумя после того проситься в княжье войско заявились Улле Торн и Ларсен Валькйоутсен*, оба белобрысые и белозорые, как и положено поморийцам. Однако на этих двоих народ косился недолго. Оба оказались годными парнями: надёжными в бою и весёлыми в мирной жизни. А Ларсен к тому же умел сходу плести забавные вирши, чем потешал всех вокруг. В одном только лёгкий нрав ему изменял: чуть дело касалось его дочери, Торвин, Лебедь становился обидчив и строг. Жила она при казарме, высокая, нескладная, некрасивая лицом, с красными лапищами и коротко обкромсанными волосами. Отец почему-то не пристроил её к портомойне или кухне, а учил военному ремеслу, словно отрока-новобранца. Во взводе Торвин сперва почитали за мальчишку, а потом, узнав, что она девка, удивлялись: где ж коса? а приданное? да как же замуж? “От той косы одни воши,” - сурово отвечал Ларсен таким тоном, что любопытные вмиг затыкались и больше уж с глупыми вопросами не лезли. Когда Ларсен умер от ран, а Улле стал скудаться здоровьем и сменил патрульную службу на работу в шорной мастерской, Торвин осталась во взводе и, справедливости ради, несла службу получше иных парней. Много воды утекло с той поры, пятнадцать Маэлевых кругов убежало. Из начинавших службу в те дни у Рискайских ворот уцелели лишь сам Вольх, Твердислав да Торвин. Вот только Вольх за это время поднялся до командира взвода, а Твердь с поморийкой так и тянут патрульную лямку.

Двери конюшни ещё раз распахнулись, и на двор выкатился десятник Сгод. Опять верхом прямо из стоила. Шарахнет его когда-нибудь кляча головой о притолоку… И ящер бы с ним, дураком, но молодёжь ведь смотрит, набирается ерунды. Попробуй, заставь новобранцев соблюдать порядок в то время, как “старички” у них на глазах чудят.

Патрульные полезли в сёдла, выровняли строй. Сгод принялся скороговоркой бормотать инструктаж: соблюдение устава, сохранение бдительности, правила безопасности, вежливое обращение с гражданским населением… Вольх столько раз и выслушивал всё это, стоя в строю, и, стоя перед строем, торопливо проговаривал сам, что, даже не слыша голоса десятника, угадывал его слова. “Сейчас начнёт раздавать старшим пар путевые листы.” Десятник, и впрямь, выудил из седельной сумки бумаги, раздал старшим, а Твердю и ещё одному из патрульных указал на коновязь. Правильно, так и надо. В резерв их. “А теперь - можете приступать к несению службы,” - подумал Вольх, и тут же, услышав эти слова от дестника, к Сгоду подъехал его напарник, остальные разобрались в двойки позади них, и конный строй дружно потопал через распахнутые ворота крепостицы на привратную площадь. Там разделились: две пары свернули в Посадский проулок и к выезду на Изенский тракт, ещё две пошли дальше через площадь, к Рискайским воротам. “Постарайтесь без приключений, ребятки,” - буркнул им вслед Вольх и побрёл спать.

Несмотря на ранний час, перед воротами уже толпился народ: распродавшие товар и готовые вернуться по домам охотники, хуторяне с кузовами и заплечными мешками, тётки с детьми, козы, пастухи… Торговый обоз тоже стоял среди них, ожидая выезда. Это был небольшой возок под линялым холщёвым навесом, запряжённый пегой клячей. Возница, такой же пожилой и тёртый жизнью, как его конь, дремал на облучке, надвинув шапку на глаза.

“Головы бы оторвать тем, кто составляет строёвки, - мрачно размышляла Торвин, направляясь к возку, - Нарока только перевели из учеников в патрульные, он за Оградой ни разу не был. Кто додумался сразу ставить его в трёхдневый переход? Я бы лучше одна поехала, чем вот так, на пару с непуганым сопляком. Но Вольху, конечно, плевать, ему чужих сыновей не жалко. Один сгинет - на его место мигом десять других дураков прибегут…”

А сам Нарок, молодой напарник Торвин, гулял мыслями совсем в других местах. Новость о том, что вместо резерва он отправляется охранять торговый обоз, застигла его врасплох и спутала все планы. “Эх, угораздило, - раздосадованно думал он, - Ханечка вечером ждать станет, а я - в лесу. Да не с кем-нибудь, а с Торвин! Ещё и насмешек потом не оберёшься, будет парням потеха на всю хлябь…”

Между тем, поравнявшись с возком, Торвин негромко стукнула пяткой копья о его борт. Возница встрепенулся, выглянул из-под шапки.

- Патруль сопровождения. Ты будешь торговец Добрыня Чалый?

Торговец тут же закивал и расплылся в улыбке:

- Я самый и есть. Доброго утречка, Госпожа Белая Лебедь.

- Торвин Валькйоутсен, - строго поправила Торвин. Обычай здешних репоедов перевирать имена чужестранцев на лесной лад порядком её раздражал. Но Добрыня словно ничего не заметил. Продолжая радостно улыбаться, он зачастил:

- Помню, Госпожа Белая Лебедь, как не помнить! Мы ж с тобой о тот круг в три ездки сходили, только напарник при тебе был другой. Нынче, я смотрю, кого-то из совсем молодых в науку дали? Это хорошо, это правильно, молодёжь должна в деле опыт перенимать…

- Подорожную и разрешение на выезд, - оборвала его Торвин голосом студёным, как вода в горном ключе. Напоминание о погибшем в стычке напарнике отнюдь не улучшило ей настроения. Добрыня, кряхтя и охая, покопался в возке, выудил на Маэлев свет две измятые бумажки. Торвин расправила и тщательно изучила каждую, сверила подорожную со своим путевым листом, а груз возка - с приложенной описью.

- Строга наставница-то, - шепнул Добрыня, подмигивая Нароку. Тот только тяжко вздохнул ответ.

Пока Торвин осматривала возок, Добрыня продолжал улыбаться одновременно лукаво и простодушно, всем видом показывая, какой он славный малый, а про себя напряжённо соображал, как быть дальше. Обычно в последний перед хлябью выезд его сопровождал Твердислав, мужик простой и надёжный, как топорище. В подорожную он никогда не заглядывал, описей не сверял, выбор пути предоставлял Добрыне, а на привалах охотно соглашался перекинуться в картишки или хлебнуть домашнего винца. Завершали круг, как правило, заездом к Большому Бодуну, где хозяюшка самобульку ставит весьма забористую и наливает всегда до краёв, не скупясь. Короче, ходка с Твердем предвещала выгоду и даже кое-какие удовольствия. С этой же… гм… козой в подкольчужнике** - лишнего шагу с тропы не сделай. И мешки вон все пересчитала, всюду нос сунула. А у него нынче, как на грех, при себе неучтёнка имеется, да ещё кум велел на Яблочную горку заворотить, которая в подорожной не указана… Может, всё ж не приметит? Или обсчитается хоть разок?