Страница 28 из 30
Девушка прикрикнула на него:
— Ты почему, дрянь такая, встал, хоть я тебе велела лежать?!
— Мне никто ничего не велел!
— Скажешь, я не говорила, что пойду к Ольге Петровне, что она уже не одного барашка вылечила.
Ольга Петровна осторожно сошла с весов. Голос Тамары звучал все так же свирепо:
— Кто это тебя так изукрасил?
— Никто. Я поскользнулся. Перед похоронным бюро. Мне не следовало смеяться. Вот почему я и поскользнулся.
Девушка перевела и добавила, что немец снова бредит. Женщина повернула лицо мужчины разбитой стороной кверху. Потом ощупала его руки, ноги, ребра, отыскивая переломы. Мальчик, наблюдавший это, мог бы подумать, что мать ищет, не спрятано ли где у немца оружие. Как тогда. Он постукал обыскиваемого ложем приклада по наружным карманам кителя. И не безуспешно. Длинные гвозди! Но мать пропустила мимо ушей донесение сына. А гвозди, они всем нужны. И отвергнутые матерью трофеи тотчас перекочевали в карман мальчика. После чего он прислонил винтовку к печке. Его солдатская честь была жестоко уязвлена. Тамара отыскала тем временем ведро подле очага и принесла свежей воды. На скуле и над ухом у немца зияют настоящие раны. Мать протерла края ран какой-то льняной тряпкой. Когда мальчик увидел в глубине раны что-то белесое, он стиснул зубы. Он не видел, как залилась краской Тамара, когда мать, отжав тряпку, встряхнула ее и снова приложила к ране. Мать сказала, что порой удается сбить высокую температуру холодными ваннами. Тогда мальчик тоже вдруг покраснел, неизвестно почему. Должно быть, до немца как-то дошло, что с ним собираются делать. Он застонал. Тут уж Тамара включилась на полную громкость и по-русски закричала на ухо немцу, что они его, болвана, привяжут на веревку, словно телка, и три-четыре раза окунут в колодец, чтобы он прочухался. И тогда все будет в порядке. Тамара прокричала и еще что-то по-немецки. Возможно, то же самое. Но этот болван не понял даже того, что понимают дети. Маленькая сестричка давно бы все поняла, но ее убили немцы.
Барашка, который занемог, они, возможно, тоже на веревке опускают в холодную, как лед, воду. У русских все возможно. Я их знаю. Они в двадцатиградусный мороз ходят без перчаток. Ольга, Ольга, зачем ты вытираешь мне нос. Я сбежал из больницы. Я растянулся перед похоронным бюро. Ты только представь себе. И уж то-то я смеялся, то-то смеялся… Смех его звучал совершенно как плач.
У торфяного склада стояли сани. Женщина указала на них кивком головы. Девушка пошла за ними. Мать велела мальчику помочь Тамаре. Сама она встала и спросила по-русски: «Как дела?»
Мимоходом, как обычно спрашивают знакомых при встрече. «Госпиталь нет», — взмолился мужчина. Дыхание у него было бурным и прерывистым. Женщина взяла мужчину за руку и принялась считать пульс.
Тамара с мрачным видом притащила за оглоблю сани, а мальчик тем временем обнаружил стальные устои ветряного колеса, вполне пригодные, чтобы на них карабкаться и лазать. К чему вся эта петрушка, к чему сани! Почему немец не может пройтись пешочком. Вот сегодня утром, когда ему даже велено было лежать, он все равно встал. Чтобы оборудовать для себя персональное кладбище. Именно возле печки. Когда-то это была Ольгина печка. Потом наша. Он изо всех сил старается, чтобы мы считали его своим. Но между нами нет больше ничего общего. Ни в жизни, ни в смерти. Он говорит, что был крестьянином. Нет, он хуже кулака. Он был кулацким прихвостнем. Когда ты говоришь, Ольга, что он человек, я могу только ответить, что люди бывают разные. Что у немцев люди все вымерли. Они могут умильно посмотреть на тебя, а думают при этом о колючей проволоке. И речи быть не может, чтобы Ольга взяла его к себе и изображала при нем сиделку. Ольга доверчивая женщина. Да и сердце у нее не каменное. На голубые глаза и простодушие она полетит, как бабочка на огонь. Я ведь вижу, что вижу. Если она заведет с ним шашни, тогда ей среди нас больше делать нечего. Тогда жди грозы. Вот, она уже и за ручку его взяла.
Тамара злобно дергала и тащила санки по раскисшей земле. Да она еще вдобавок головку ему завязывает. Чужой рубашкой, между прочим. Ах, ах, какое бескорыстие. Ничего, Ольга, ты погляди, кто к нам идет! Тетечка Марфа с лошадью и телегой, и с твоей свекровью, и еще с кем-то. Значит, старуха сгоняла в деревню и подняла там тревогу. Ольга, вероятно, этого ожидала. Она преспокойно накладывает повязку. Быть беде, быть беде.
Вставай, немец! Эй, немец, вставай! Если ты сию же минуту не встанешь и не начнешь работать, мы тебя сдадим куда следует. Как приняли, так и сдадим. Давай сюда документики. Сейчас к нам препожалует тетя Марфа.
Тамара хотела просто сбросить больного с доски. Ольга не допустила такого варварского обхождения. Но угасающее сознание Рёдера сработало на пароль «Тетя Марфа». Он с мучительным трудом, шатаясь, встал, ощупал повязку, углядел на земле свою шапку, нагнулся за ней. В голове была многотонная тяжесть. Он сумел поднять шапку, надеть ее, закрыть повязку, но встать больше не смог и, тяжело дыша, остался на четвереньках. Мальчик уже засверкал пятками навстречу идущим. Забыв свою винтовку. Неизвестно почему женщина повесила винтовку себе за спину. Ишь ты, Ольга тоже умеет хитрить. Впрочем, мальчик уже начал что-то горячо рассказывать. Дети и глупцы говорят правду. Да от Марфы и без того ничего не укроется. Она способна отыскать иголку в стогу сена. Даже когда никакой иголки там нет. А уж тут будь здоров какая.
— Садись в сани, немец. Скажешь, что вчера переработал. И ничего не будет.
Немец со стоном вступил на предложенный ему золотой мосток. Девушка ему помогала. Когда мужчина уселся наконец в заднем углу саней, прилагая неимоверные усилия, чтобы не упасть, девушка сунула ему в руки кирку. Тем самым он получил якорь на тот случай, если сани захотят унести его вдаль. Прежде чем лошадь тронула с места, женщина на одно мгновение положила руку на плечо девушке. И посмотрела ей в лицо. Не дольше мгновения. Девушка ответила спокойным взглядом. Ну-с, что скажете, Ольга Петровна?
Рёдер увидел неподвижное колесо телеги. Увидел средоточие спиц, ступицу, железные ободья, железную ось, чеку в железной оси. Поскольку все это виделось ему вполне отчетливо, он рискнул поднять взгляд. И увидел валёк, и кольца, и крючья. Увидел путы и задние ноги лошади. Наконец-то они почистили лошадь скребницей. Внимательно разглядывая мелкие предметы, он хотел в этом разглядывании обрести силы, защититься от рослой седой женщины, которая наверняка стоит в передке телеги — хозяйка над жизнью и смертью, власть. Себя Рёдер чувствовал жалким и маленьким. Рабский страх придавливал его к земле. Оттого, что разбитая голова пылала жаром, он казался себе выплюнутой косточкой от вишни. Но, возможно, в первый раз в жизни осознал, что из выплюнутой косточки вполне может вырасти новое дерево. Это открытие потрясло его. Вот какие мысли кружились у него в мозгу, хотя выражены они, возможно, были другими словами.
Я должен встать. Я должен работать. Я должен суметь. Нет ничего невозможного, когда есть твердая воля. Наш мальчик, помнится, читал однажды такую историю. Про одного пирата, который прошел еще семь шагов. Семь шагов без головы. Голову ему только что отрубили на плахе. Ведь куры и петухи тоже способны перелетать без головы через забор. Я должен встать, должен работать. Человек встал. Седая сошла на землю. Его мучительные усилия она удостоила лишь холодным взглядом. Все нормально. Все в порядке. Две другие женщины тоже сошли на землю. Первая — свекровь Ольги. Тоже зубастая бабка. Вторая — изможденная женщина, у которой три девочки и тощая корова. Господи, она разворачивает фартук и достает из него глиняный горшочек. Чтоб я взял. Поесть. Горшочек еще теплый. Тамара с готовностью переводит:
— Потому что дети очень радовались. И потому что каша-размазня очень хороша при высокой температуре.
Ольга перевесила винтовку. Это ведь не детская игрушка. Да и не женская. Ремень давит ей на грудь, она подсовывает под него палец. Мальчишка украл хлеб из кладовой. Женщины этого не видят. А я вижу. И он видит, что я вижу. Ничего, парень, я тебя не выдам. Считай, что я ничего не вижу.