Парадоксы Миллениума

Когда Шторм-Спринг добрался до последнего рубежа укрытий, двигатель хеликоптера был уже заведен, лопасти начинали вращение. Очевидно, не получив благих известий, Айзеншпиц отдал приказ взлетать. Транди видел, как его последний заказ буквально уходит из-под носа, взбирается на борт. Вскинув винтовку, снайпер выстрелил. Пуля ударилась о край дверного проёма в паре сантиметров от цели. Оказавшись внутри, опекун террористов стал защищен не сколько самой кабиной, сколько отсветами от стёкол. Сжавшись в комок, Шторм-Спринг произвёл второй выстрел, но сразу понял, что вновь промахнулся. У него оставался последний шанс, а машина уже начала подъем. Салазки оторвались от земли, вертолёт начал медленно набирать высоту. В такой ситуации уже невозможно было снять из снайперки человека в кабине.

Но возможно было снять весь этот хеликоптер, если, конечно, получится попасть в бак с горючим…

У него были секунды и один из ста шансов даже при всём его опыте и безупречной меткости стрельбы. Отчего-то вспомнилась Канада, золотая медаль за стрельбу по движущимся мишеням.

«Давай, Транди! Точно также! Бак вон там».

Даже звука своего выстрела он не слышал среди грохота набравшей обороты вертушки. В первые секунды смотрел в оцепенении на гигантскую летающую рыбину. А потом из её бока вырвались языки огня. Хеликоптер продолжал подниматься, но потом явно потерял управление, авиационное топливо полыхнуло, и машину повело в сторону рыбацкой деревни. В сторону самого Шторм-Спринга. Он бросился бежать и, возможно, поставил личный рекорд в стометровке, когда где-то за ним раздался взрыв. Тело как будто пронзило много горящих стрел. Оглушённый, он упал, но продолжал двигаться вперёд. Спина и плечи горели огнём, шея не поворачивалась. Он не мог видеть пожар позади себя и продолжал ползти, ожидая второго взрыва. Получалось очень медленно. И взрывов больше не было. Транди покидали последние силы, но глаза безупречного стрелка оставались зоркими. И он увидел Энтони. Блэк не двигался, рука его, прижатая к груди, была багряной от крови. Словно дикий зверь, словно леопард, получивший смертельную рану, но собравший силы для последнего прыжка-реванша, Шторм-Спринг в считанные секунды оказался рядом. Глаза отказывались верить увиденному. Обессиленная рука поднялась, осторожно нашла на шее друга сонную артерию, пальцы ощутили слабые медленные удары. Но кто придёт сюда — спасать их самих? Основные действа ведь разворачивались на море. В этой безвыходной ситуации оба они, израненные, были обречены. Но Транди не был бы собой, не имея извечного доступа к любой информации. И без своей феноменальной памяти. Его трубка уцелела в кармане на груди. Набрав номер, он сообщил, что они с Блэком тяжело ранены и находятся в рыбацкой деревне на косе.

— Срочно пришлите сюда врачей. Счёт — на секунды.

Облокотившись о стену хижины, он приподнял Энтони, уложил себе на грудь, зажав, таким образом, самую страшную его рану. Там, впереди, море и небо слились в одно неразделимое целое, а потом и вовсе исчезли.

***

Вокруг царила полная суета. Из слов людей нельзя было понять, что там творится со всеми — на этой безлюдной косе. Что уж говорить о вопросе, который каждую секунду задавали себе Эйрин и Анри. Нужно понять, что в гос. учреждениях ничего не вещается для всех, и они двое просто сидели в коридоре, никому не нужные, никем не замечаемые, всеми забытые. Лишь поздно вечером их пригласили поужинать, а заодно сообщили, что операция завершена, с их стороны никто не погиб, но несколько человек ранены. Интуитивно обняв друг друга, каждый шептал второму: «Это не наши!» Но худшее ждало впереди. Оба, бледные с влажными холодными руками, уже ночью прибыли в центральную клинику города и там узнали страшные для себя новости. А после — убийственная тишина и безвестность. Нет, не нужно мнить, что в лучшей клинике Тель-Авива людей держали без минимального жизнеобеспечения. Их отвели в комнаты, где они могут переночевать. Рядом поблизости можно было налить себе воды, чая, кофе, и совершенно бесплатно съесть шоколадку. Но ни он, ни она не воспользовались такими благами. Только лишь вслушивались в разговоры людей, ходящих по коридорам. Под утро Анри схватил за руку одного из этих, проходящих мимо, громко кричал. Бесполезно. Оба они всё равно так и остались без ответа о том — что там с любимыми? Что там вообще происходит?.. Прошло ещё два часа, когда Анри-Филипп узнал, что Транди в тяжёлом состоянии, из его тела извлекли тринадцать осколков, ещё столько же оставили на нём ожоги и раны. Про Блэка сообщили лишь то, что идёт операция. Спустя некоторое время, Анри-Филиппа позвали в палату. Эйрин осталась одна и нервно ходила из стороны в сторону. А после, когда операция закончилась, ей скупо сказали, что состояние пациента критическое. Но туда, где он находится, ей доступа нет. В реанимацию не пускали никого. Она просидела под закрытой дверью до полудня. А когда появился врач, просто умоляла пустить её к Тони, но ответом был лишь отказ. По щекам текли слёзы, и она хриплым шепотом вопрошала, может ли помочь, хотя бы сдав кровь. Свежая кровь всегда нужна больницам, тем более в нестабильный период. Несчастную женщину отправили в кабинет, где с неё взяли все анализы и обрекли на худшее из худших: снова ждать. Она сидела у закрытой двери уже почти без чувств, когда к ней подошел представительный мужчина в белом халате.

— Добрый день. Моё имя Самуил Каган, профессор медицины, врач хирург-реаниматолог. А вы, я полагаю, супруга?

Сперва Эйрин закивала головой, а после, спонтанно, сделала отрицательный жест руками. Но почти тут же, как выпалила:

— Как он? Скажите! Умоляю!

— Увы, радовать вас пока нечем. Все зависит от первых дней после операции.

— Я могу его видеть? Могу быть рядом?

— Увы, нет.

— Тогда скажите хотя бы, что я могу сдать кровь, сделать еще что-то, всё, что угодно! Лишь бы сделать это! Не молчите только…

Эйрин плакала. Слёзы орошали ее лицо обильным потоком, руки дрожали. Ей и самой требовалась помощь врачей. И врач был рядом, мягко обнял её и произнёс:

— Я видел ваши анализы. Всё хорошо, вы абсолютно здоровы. Но в вашем положении нельзя быть донором крови. И вам нельзя так волноваться. Он сильный и атлетически сложенный человек. Верьте! Молитесь. А мы сделаем всё возможное.

Бедная женщина даже не сразу поняла весь смысл сказанной фразы. Она продолжала просить пропустить её к Энтони, спонтанно и сбивчиво благодарила врача. Лишь потом затихла на полминуты и переспросила:

— Простите… Вы сказали… В положении? В каком положении?

Врач чуть улыбнулся краешком губ.

— Судя по концентрации гормона в вашей крови, у вас двенадцать-тринадцать недель беременности. Так что, забудьте о донорстве, а я запишу вас к нашему гинекологу. Он уточнит срок и даст направления на все необходимые обследования.

Выражение лица Эйрин стало таким, что господин Каган тихо поинтересовался:

— Извините, а вы разве не знали?

Эйрин отрицательно покачала головой.

— Я списывала это на стресс. И раньше я никогда не была беременна.

Теплая рука легла на её плечо.

— Держитесь! И идите к врачу. Я уточнил, что он сейчас свободен и записал вас. Если всё подтвердится, хотя анализ крови — это лучшее подтверждение, то думайте о ребёнке. И доверьтесь судьбе. Ваш муж оказал неоценимую услугу Израилю, и, поверьте, наш долг сделать всё ради его выздоровления. Когда вернётесь с первыми результатами, зайдите ко мне. Я буду в своём кабинете.

Она вернулась обратно преображённая, но полностью растерянная. Она просто не знала, как сочетать сейчас великую радость с великим горем. В руках Эйрин держала папку бумаг и крохотный снимок, на котором пусть расплывчато, но угадывались черты будущего человека: голова, ручки и ножки. Согласно данных обследования, он был хорошо развит, соответствовал сроку даже в тринадцать-четырнадцать недель. А значит тогда, в Париже, у них всё получилось! Их с Энтони ребёнок, их младенец, что жил внутри неё всё это время…