Удел безруких

Пока я так и сяк ворочал свои конструкции, за горизонтом, примерно в той стороне, откуда прилетали обе волны штурмовиков, поднялись вполне узнаваемые грибы. Раз, два, три, четыре. Горшков помог? Это же Третья Мировая! И слушать радио бесполезно: у меня на голове только что полторы мегатонны сработало, а там вообще что-то здоровенное, раз гриб за двести километров наблюдается, и не один — четыре. Ионосфера всмятку, новости не узнать.

Впрочем, инверсионных следов нет — а в случае массового обмена баллистическими должны быть, погода великолепная, небо синее до самых звезд, ни облачка.

Нет, пожалуй это не друг дружку, это меня пытаются грохнуть. Придется валить отсюда. И желательно в другой глобус, не успокоятся же.

Тем более, что первая задача выполнена, процесс формирования аватар запущен, сеть событий ощутимо трясет. Мировые линии величественно раскачиваются, порождая на стыках узелки, узлы и аномалии. Ох, сколько народу сейчас попадает кто куда; надеюсь, что жизнь их поменяется все-таки в лучшую сторону.

Но с ними-то ладно, а вот как мне теперь СССР спасать?

Одно, что добежать до Владивостока не выйдет, если перед этим Западное Побережье Америки не выжечь до скального основания. А и добегу — Третья Мировая. Не сейчас, так позже. Когда мои сведения Союз усвоит и переварит. И, пока Союз мою информацию поймет и применит, заокеанские друзья сложа руки не усидят. Я вот Горшкову одно только письмо и отправил — а полторы мегатонны сразу, да еще за горизонтом черт знает сколько рвануло… Этак и спасать окажется некого!

Второе, немаловажное. Советский Союз огромен. Инерция у него колоссальная. Даже сейчас, когда мое ядро места себе не находит от перепляса мировых линий, Союз остается глыбой, неподвижной скалой, непроницаемым клубком наглухо, насмерть переплетенных связей. Сдвинуть это — надо вырастить поколение. Не меньше двадцати лет, пока воспитанные по-новому люди не займут ключевые точки. Да и людей таких нужно… Черт, у меня даже плана нет! Ни расчетов, ни стратегии! Вот чем надо было заниматься, а не авианосцы топить!

Но теперь хныкать поздно, потому как есть еще и третье.

Третье — мой прототип не “Айова”, “Георг пятый”, “Бисмарк” или там “Джулио Цезаре”. Не “Цесаревич”, “Бородино” или “Александр Третий”. Не “Марат” или “Парижская комунна”. Наконец, не “Ямато” или “Конго”.

Я — линкор Тумана “Советский Союз”.

Мне отступать некуда. Если глыбу нельзя сдвинуть вручную, надо какой-то механизм. Лом, рычаг, лебедку, кран…

Кран! В последнем сне, про котов, где мы по решетчатой стреле крана прыгали… Как там Корабельный сказал: “…Сейчас накренится вправо, а потом на столько же влево.”

И тут в голове как-то сложилось все сразу. И звенящий от переизбытка мощности накопитель. И величественные качели мировых линий. И понимание, что повернуть русло ручья стократ проще, чем русло Волги в нижнем течении.

А главное, герб на боках. Самый-самый первый герб: молот, книга и плуг.

Сэр Исаак Ньютон велик. Всего-то яблоком по голове, а какой результат. Ему бы эти полторы мегантонны, он бы, небось, давно уже Общую Теорию Всего составил. Ну, если бы выжил, это понятно. Увы, великие о нас не позаботились, и придется пользоваться движением струн вслепую, по неким общим соображениям.

Итак, нам нужно попасть во время самого первого герба. Восемнадцатый год. Сегодня восемьдесят второй. Разница шестьдесят четыре года. Дождаться там созревания аватар, это лет пятнадцать-семнадцать. Союз тридцать третьего отличается от РСФСР восемнадцатого намного больше, чем СССР девяностого от СССР же семьдесят пятого. Восемнадцатый год еще не сплошная глыба связей, не слипшиеся намертво макароны. Там кипяток, хаос, там еще никто не видит границ возможного.

Там есть шанс.

Решившись окончательно, я отключаю магниты на своей мини-черной дыре, и переход открывается.

Внешние же наблюдатели видят, что корабль исчезает в огромной вспышке.

— … В огромной вспышке! Сэр, получается, мы все же сделали его! Мы дьявольски круты, сэр! Гип-гип-ура! Всем сосать!

— Напоминаю о дисциплине радиосвязи!

— Сэр, мне плевать, господин полковник, сэр. За такое я отсижу под арестом сколько положено! Мы его сделали, сделали, сделали! America kick ass!

— Ass, это без сомнения. А вот кто там кого kick, еще вопрос. Джимми, черт побери, ты веришь, что эта новая Хиросима имела смысл?

— А что такое, Сэм?

— Мы буквально позавчера из Чили, из обсерватории Аресибо. Клянусь тебе, в Аргентине нет и не было никакой эпидемии. У Чили огромная граница с Аргентиной, случись что на самом деле, и от Антарктиды до Амазонки не осталось бы живого человека. Так что все эти вопли чистая выдумка.

— Но это же распубликовано во всех газетах, Сэм! Во всех, от бульварного листка, до The Financial News. Кто же мог скупить все газеты сразу? Все телевидение?

— Правительство, некому больше. И, видимо, не только наше, потому что испанские газеты врали то же самое. Возражали одни лягушатники, но эти всегда смотрели налево.

— К черту лягушатников! Сэм… О боже! О боже всеблагой! Так вот почему…

— Почему что? Джимми! Ты куда, Джим? Подожди!

Бармен положил руку на плечо подскочившего парня:

— Сэр, не стоит за ним гнаться. У него брат служил в стратегической авиации.

— А… Те четыре “The Big Bird”?

Бармен молча поставил новый стакан:

— За счет заведения.

— Подождите… Что вообще здесь происходит?

Бармен огляделся:

— Столики пока не заняты. Окей, сэр, я расскажу вам. Но прежде скажите, кто вы?

— Я ученый, физик, Сэм Хопкинс из Юты. Занимаюсь… Э… Гравитационными волнами, немного теорией струн. Все заграничные программы сотрудничества вдруг оказались почему-то свернуты, и теперь я… Э-э… Хм… В общем, ищу работу в связи с последними э-э… Событиями.

— Вы совершенно верно понижаете голос, мистер физик. Сегодня, сэр, вокруг такая стрельба по уткам — куда там Салемскому процессу! Комиссия по антиамериканской деятельности подняла голову, да так, что я вспомнил рассказы тещи о Мао Цзедуне. Ходите осторожно, сэр — мы же все-таки рядом с авиабазой. Один-два федеральных агента запросто могут вас услышать, а сегодня к словам совсем другое отношение… Прямо как у sovietsky.

Молодой физик посмотрел недоверчиво, но выпил, едва не проливая виски на помятый дешевенький костюм. Успокоившись, вытащил пятидолларовую бумажку:

— Наливайте. И принесите что-нибудь закусить. Военный борт, винтовой. Летел долго, из еды одна лишь минеральная вода. Значит, Брайан…

Бармен принес тарелку с вяленым хамоном: беженцы из Мексики строгали и вялили его не хуже испанцев.

— Да, брат вашего приятеля участвовал в том самом рейде. Упокой господи его душу!

Ученый выпил, бармен только чуть пригубил:

— Не обижайтесь, добрый сэр. С каждым пить, сами понимаете, не выдержу. Опять же, тут авиабаза. Я сам из морской пехоты, но десантура здесь пьет ничуть не хуже. Разве что в память Брайана, жаль его девчонку.

И сразу переменил тему:

— С другой стороны, на физиков сейчас огромный спрос. Нужны новые бомбы, самолеты, всякие там детекторы-компьютеры, бог знает, что еще. Обратитесь в армию, “серые” возьмут наверняка. Конгресс открыл финансирование всему, закрытому еще при Никсоне. Обсуждается даже боевая космическая станция, настоящие “Звездные войны”, как в кино.

— В армию… А что, “Боинг”, “Макдоннел-Дуглас”, “Нортроп” не набирают людей?

— Чего не знаю, про то не вру. Но вы легко можете проверить: в паре миль отсюда офис “Макдоннела”.

Офис “Макдоннел-Дуглас”, вполне объяснимо расположенный возле испытательной авиабазы, встретил Сэма приятной свежестью. Молодой физик смущенно выбил от пыли пиджак, салфеткой отер туфли. Девушка-регистратор, похихикав, предложила ему расческу.

— О, вы очень добры ко мне, — Хопкинс уложил вспотевшие волосы, несколько раз протер влажными салфетками лицо и шею.