Страница 2 из 4
– Так… так… Ну, и здесь ты имел случай видеться с покойным Императором Александром Благословенным?
– Неоднократно служил я на походе благодарственные молебны о дарованных нашему оружию победах, и сия недостойная десница благословляла монарха и была лобызаема им с христианским благоговением.
– Но это к храбрости еще не относится… Что ж ты воевал, что ли? – расспрашивал архипастырь.
– Меча в руки не брал, но силою креста Господня трижды прогонял супостатов и, вознося его пред строем дрогнувших воинов, вливал новую бодрость и отвагу, и вел на вражеские окопы. Зело любим был я и простыми воинами, и военачальниками, и сам монарх лобызал однажды меня в уста, и слезы тогда блистали в его добрых глазах.
– Так вот ты каков!.. – подумал про себя Филарет, оглядывая крупную и сильную фигуру иеромонаха.
– Ты говоришь, – военачальники тебя любили?.. Ты не состоял ли при Кутузове – Смоленском?
– Не состоял при нем, но был любим маститым князем. Когда в немецкой земле, в городе Бунцлау, сего предводителя застиг внезапный и тяжелый недуг, я, недостойный, принял от него предсмертную исповедь и напутствовал его в жизнь вечную.
«Так вот он каков, храбрый поп Иван! – удивлялся в душе Владыка, созерцая мощную фигуру, стоящую теперь перед ним, скорбно и смиренно согнувшуюся… – Да, многомятежна была жизнь его, и в свое время он был истинный иерей Божий и много пользы принес, – думал Филарет. – Нет, это не простое совпадение обстоятельств, столь легко разрешимое людьми материального образа жизни, – соображал старец-святитель, – не пойду я в суд с храбрым попом Иваном, снизойду и прощу ему, по глаголу отца моего по духу, Владыки Платона!..»
Сказав несколько увещательных слов иеромонаху, Владыка преподал ему благословение и отпустил.
– Иди и не прегрешай больше, – сказал ему митрополит Филарет, и иеромонах Иван по-прежнему стал священнодействовать, но от порока своего скоро совсем избавился.
Свящ. Д. Булгаковский. Из загробного мира,
2 изд. 1901 г., стр. 145–152.
Замечательное сновидение Нила, архиепископа Ярославского
В 1871 году состоявший в певческом хоре А. Я-в, прожив не более 24-хлет, умер от эпидемической холеры. Через девять дней после смерти, именно утром 16 июля, явился он мне во сне, – пишет архиепископ Нил.
На нем был знакомый мне сюртук, только удлинневший до пят. В момент явления ко мне Я-ва сидел я у стола гостиной своей, а он вошел из залы довольно скорым шагом, как это и всегда бывало. Показав знаки уважения ко мне, приблизился он к столу, и, не сказав ни слова, начал высыпать на стол из-под жилета медные деньги, с малой примесью серебряной, очень истертой, монеты.
С изумлением спросил я:
– Что это значит?
Он отвечал:
– На уплату долга.
Это меня очень поразило, и я неоднократно повторил:
– Нет, нет, не нужны твои деньги, сам заплачу твой долг.
При этих словах Я-в с заметной осторожностью сказал мне:
– Говорите потише, чтобы не слыхали другие.
На выраженную же мною готовность уплатить за него долг, он не возражал, а деньги не укоснил сгрести рукой со стола.
Но куда положил он их, не удалось мне заметить, а, кажется, они тут же исчезли.
Затем, вставши со стула, я обратился к Я-ву с вопросом:
– Где находишься ты, отшедши от нас?
– Как бы в заключенном замке.
– Имеете ли вы какое-либо сближение с ангелами?
– Для ангелов мы чужды.
– А к Богу какое имеете отношение?
– Об этом после когда-нибудь скажу.
– Не в одном ли месте с тобою Миша?
– Не в одном.
– Кто же с тобой?
– Всякий сброд.
– Имеете ли вы какое-либо развлечение?
– Никакого. У нас даже звуки не слышатся никогда; ибо духи не говорят между собой.
– А пища какая-либо есть ли у духов?
– Ни-ни…
Звуки эти произнесены были с явным неудовольствием и, конечно, по причине неуместности вопроса.
– Ты же как чувствуешь себя?
– Я тоскую.
– Чем же этому помочь?
– Молитесь за меня: вот доныне не совершаются заупокойные обо мне литургии.
При этих словах душа моя возмутилась, и я стал перед покойником извиняться, что не заказал сорокоуста, но что непременно сделаю.
Последние слова видимо успокоили собеседника.
За этим он просил благословения, чтобы идти в путь свой.
При этом я спросил его:
– Нужно ли испрашивать у кого-либо дозволения на отлучку?
Его ответ заключался в одном слове:
– Да.
И слово это произнесено было протяжно, уныло и как бы по принуждению.
Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его, знаменуя большим крестом, с произнесением следующих слов:
– Благословит тя Господь от Сиона, живый во Иерусалиме, отныне и до века.
Надобно заметить, что эти слова вовсе необычные для меня, и только во сне уста произнесли их.
Однако же Я-в не удовольствовался этим благословением, ибо оно произносилось в тот момент, когда он занят был застегиванием пуговиц и вообще поправкой одежды, чтобы идти в путь.
Итак, просьба о благословении, с простиранием рук для его принятия, еще раз повторена была, и я в последний раз благословил его, произнося:
– Буди благословен вовеки, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Я-в сильно прижал руку мою к устам своим; ему не хотелось выпустить ее. Сочувствуя ему, я облобызал его отеческим лобзанием, вполне сознавая, что он есть гость, пришедший ко мне из другого мира.
И тут я стал вглядываться в него и, вглядевшись пристально, увидел неизменные знакомые мне черты.
Только белизна и утонченность изменяла прежний тип. К тому же пот в виде росы покрывал его лицо, а глаза при яркости своей выражали утомление и упадок сил душевных.
Вышел он от меня дверью, обращенной к Туговой горе, на которой покоится прах его.
За ним следил я с чувством глубокой скорби и с пламенным желанием видеть след его. И что же? Сверх всякого чаяния очутился я на горном хребте, разделенном надвое.
С высоты хребта, в глубине расселины, увидел я тот самый замок, о котором вспоминал Я-в.
Замок имел форму параллелограмма. Из четырех стен его только в одной, к югу обращенной, замечен был мною малый просвет, да и тот с железной решеткой. Кроме этого единственного просвета стены представляли сплошную каменную массу без окон, дверей и даже без кровли.
Последнее обстоятельство дало мне возможность видеть, хотя сквозь полумрак, внутренность замка и совершающееся в нем. Особенно благоприятствовало мне положение мое на окраине горы, поднимавшейся гораздо выше стен.
Казалось, что взор мой досягал до самого дна. Но вглядываясь пристально, я замечал в глубине только мрак, движущийся наподобие черных облаков или волн; но проявления жизни и определенных форм тут ни следа не было.
Наконец душа моя возмутилась: я увидел Я-ва, за несколько перед этим минут посетившего меня. Местом же для него служил угол здания, обращенный к северо-востоку.
Он сидел с поникшей головой и поджатыми ногами, а руки сложены были накрест. Одежда же его заключалась в сорочке, проявлявшей белизну даже сквозь мрак.
Белизна та, среди господствующего всюду хаоса, показалась мне чрезвычайным явлением, и у меня родилась мысль, что положение Я-ва не безотрадно, и он имеет некий почет сравнительно с прочими заключенными этого узилища.
Недвижимость же Я-ва дала мне такой вопрос: ужели душам умерших воспрещено всякое движение и всякая перемена позиции?
И когда таким образом мысль моя и взор будто магнитом влеклись к Я-ву, какой-то почтенной наружности человек, неведомо как и откуда очутившийся позади меня и стоявший на некотором возвышении, обратил внимание мое в противоположную сторону. Я заметил, что южная стена, на небольшом протяжении, в части, примыкающей к просвету, медленно и грозно приподнимается. Вслед за тем в основании стены, на месте подъема или точнее зева, показался на мгновение свет, а внутри вертепа произошло колебание мрака.