Возвращение

Где уличная девчонка читает слепому,

Прозревая страницами, по которым ведёт.

Прожилки листьев – деревца повторы,

Все вместе – реки, пущенные вспять.

Одни текут во тьму земного моря,

Те тянутся к небесному… Не вскоре

В надежде где-то там друг другом стать.

Все воды тянет глубь…

Но лишь слились —

Уже воронкою морочит высь.

Что душам – высь?..

Им снятся – лишь взлетели —

Тела, оставленные на постели.

От ангелов Христовых

До языческого блуда —

Беспредельность,

Взыскующая предел.

Любовь – сообщающиеся сосуды

Душ и тел.

Скручивая мирозданье

Небесная комедия

Будто из неостывшего моря,

Исходит из сердца, седея на холоде, пар Оли.

Иль морочит сам ангел изменчивости

Кривизной раздвоения, превращения пар Олей?

Вроде входы закрыли в любимое прежнее небо.

Ввели вдруг незнаемые пароли…

Боже правый!

Да проще всё: сызмальства добрые близкие,

Исправляя плакучесть извилины, мало пороли…

Но откуда воет? Дыра хохочет…

Горлом и теменем скособочена,

Всячины сколько тут жило, набито

(Ставни открыты, или закрыты?),

Всяко выходит – всему труба —

Туда и дорога! Заходится кочетом

Красным с нутра, чернотой отороченным,

Ополоумевшая изба!

Одно утешение: лунное зеркальце

Над ликом избы искорёженным вертится.

Стоп!

Да и не луна это – а оторванная башка,

Чтоб прозрачнее взгляду, и без тёплой дрожи

Воздуха, взгляд чтоб до истины дожил.

Не твоя ли… брошена за облака?

Не поспевая за экспрессами трезвого,

Разглядывает: сколько чего отрезано?

А как же изба? Иль опять раздвоение?

Монета, подброшенная, растеряла

Двуглавость, где обе – ни к чёрту —

Вопль и взор —

Млад и стар – меж собой рассечённых.

Выноси же хоть ты —

Что осталось? – безбашенное оперение.

Так что же тебя в небеса привлекало?

Синь – стынь? Жили-были восторга лекала.

Сочувствие вложено в космос… да…

Плачи-поиски, ощупь беспалая.

Звёзды издали – слёзы Господа,

Вблизи превращаются в слёзы дьявола.

Впрочем, всего повидав, и вдостали,

Из плачей нечисти вызнал хоть малого?

Поправимся: издали – слёзы Господа,

Вблизи превращаются в хохоты дьявола.

Хлебнув молока

Из-под бешеной коровы Вселенной,

Следишь, как червем точит,

Смертью по следу проносится тотчас,

От себя отговаривая, сокровенное.

И тут посылы не складывать, лузгу слущивая, —

Что суставы логик выкручивать вялые,

В кривом твореньи блуждающей сущности —

В чьи бы глаза ни пролито талое —

Слёзы дьявола есть хохоты дьявола.

И вот тебе – из воплощений

С трезва уже или похмелья:

Зрячая капля, вбирая в себя всё – и до помутненья,

Сжимая до бешенства, походя,

До заговорённости страха, —

Кровью прикинется, выплеснутой среди праха,

Мечтою вернуться в ещё не остылые жилы

Иглой заколдованной жизни.

Веселье,

В сердце войдя, разрывает его

Красным и чёрным хохотом.

Капля

Выпутываясь, как выясняется, из небытия,

Которое почитал забытьём опрометчиво,

Не очень-то различаешь, где граница тебя,

Где иное, тобой, как зарубиной, меченное.

Погружением в то чёрное,

Оставленное… извлечённое…

И вот вкупе оно – притча жизни твоей во плоти,

Что обёртывала, тащила в коловороте,

Запечатляясь всё в той же плоти,

Уводит, куда вряд ли было идти.

Проку – жизнь умножать, если – то же почти?

Или всё же иное в слове, краске, ноте —

Что уводит всего тебя, вплоть до тайных кровей,

В двери новые притчи твоей…

Так моряк, всё утратив,

Там, где смерть в полный рост

Ртом-крестом перекошенным

До Спасителя доставала,

Обращает остатки паруса в холст —

Каплею зависая…

Каменея

Между гребнями и провалом.

Индия Македонского

Дотянуться до самых краёв ойкумены —

Населённого человеческим телом

И духом пространства.

Да и есть ли у духа граница

Пространства, координаты, точка отсчёта,

Или то, что он мыслит и чувствует, то он и есть, —

Вроде этой зелёной – от соков древесных,

Речных, океанских – звезды.

Или взятой сатрапии, с тянущимся,

Будто женское, именем Согдиана.

Ложе каменное застилать за спиною

Осталось, увлажнённое взглядом,

И куда уже ты

Вряд ли телом когда-то вернёшься —

Всё вернее, всё крепче объятья краёв ойкумены.

И трофеи любви, будто древние

Изображенья со стен или ваз,

Вечно стройные пальмы,

Изгибистые лианы,

Чьи прелести – чудо тропические

Цветки и плоды —

Затаённые, стонущие джунгли тела и духа;

Поглощает их ночь – улиткой безмерной.

Весь ли ты в этом ощупью-зреньем?

Только недостижимы пределы,

Ускользают края, как ночной горизонт,

И просветы сквозят.

Ключ копья…

Но какой шириною проход ни проделай фаланга —

След смыкается уже хвоста

Боевого слона противника,

Слона, чей отныне, по фронту перед тобой,

До земли обвисающий лоб

Стал привычнее бесконечных

Дымящихся ливней под цвет его кожи,

Летящих с пучками железа по округлым

Бокам его, то ли по сторонам,

Сводам света…

И тут,

Сколько сегодня его ни убей, —

А всё джунгли его возродят

Наступающим завтрашним днём.

Эхом вечера твоего – оседающий илами

Всюду ропот солдат —

Изнурённой редеющей мышцы.

И рубцы на тебе,

Как зарубины роста империи,

Что давно уже тело второе твоё,

И рассыплется, следом за первым.

Точно так же улетучивается душа,

Возвращаясь в родное жилище идей,

В ожидании эманаций грядущих.

И змеиной уловкой – покинутому —

Возвращается статус

Непомерной добычи, которая падает,

Когда ты уже далеко.

Хотел, чтоб расцветали фонтаны, торты, клумбы,

Чтоб тела, слова и вещи

Пели, дрожа.

Вот так любовь из цветка

Переливается в клювы,

Так небо переливается в голубизну ножа.

Ну и закачало…

Ты куда, любовь-земля под ногою?

Всё есть любовь,

Отовсюду камни летят.

Огромное сердце

Переворачивается мешком,

Куполом над головою,

Останавливая дыханье, биенье, взгляд.

Образ, восходя, выстуживая тело,

Вроде бы делает лишним,

Так вечный двойник ангелом белым

Летит, исчерняя вишню.

И то, что друг другу сказать не сумели,

Теперь отовсюду слыша, —

Чем облетает на крыльях белых,

Правда, нежнее, тише?

На этих крыльях вряд ли слететься

Вам, половины мира.

Если развернуть половины сердца —

Посерёдке получится лира.

Смерть погладила меня рукою любимой женщины,

Чуть касаясь, пошептала её губами.

Я не помню, кому, что было обещано,

И какого считал себя исповеденья: