Страница 2 из 18
Но пока молоды, мы об этом не задумываемся. Наша жизнь бежит по кругу, как стрелки часов, что у каждого из нас висят дома на стенах, на работе, в транспорте, тикают на запястье руки. Мы носим время с собой в кармане, на телефоне, но оно нам не то чтобы друг… скорее наоборот, оно к нам беспощадно, оно неумолимо забирает у нас самое дорогое: минуты, часы, годы… нашу жизнь!
И, наверное, именно по этой причине у меня появилось желание вспомнить все с самого начала и рассказать о себе, о том, как часто на разных этапах своей жизни мне приходилось все начинать с чистого листа!
Глава 1
Семья
Мои самые близкие люди
Я плохо помню свое раннее детство, и меня это всегда напрягало. Как же так? Почему другие люди все помнят в мельчайших деталях, а я, как говорится в известном фильме А. Серого, «тут помню, тут не помню».
Моя мама родилась в 1945 году в Москве, когда закончилась война. Мамина сестра тетя Наташа была деду не кровная дочь, он взял бабушку с четырехлетней девочкой на руках.
Павел Алексеевич Кульков, мой дед, был для меня отцом, потому что он меня воспитал. Бабушка была женщиной невероятной красоты, будто кинозвезда. А дед был молодой, смелый. Бабушка очень любила человека, от которого у нее был ребенок, она собиралась за него замуж, но свадьбу было не суждено сыграть, в 1941 году он погиб на войне.
Бабушка всю жизнь говорила мне: «Ты знаешь, я деда как бы и не любила, я все равно помнила и любила того единственного человека». А дед происходил из старой московской семьи, у них был свой дом. Вся его семья жила в Рублеве. Он привез мою бабушку с Наташенькой в Москву, где через год родилась моя мама Людмила.
Когда маму привезли из роддома, тете Наташе было пять лет. Бабушка мне рассказывала, что она Наташеньке сшила фартучек, там у нее лежали семечки, и вот Наташа подошла к Люсе и говорит: «Какая хорошая девочка! Хочешь семечку?» Взрослые не успели ничего сказать, как она уже засунула ее в рот новорожденной. Маму перевернули ногами кверху, вынули эту семечку, еще чуть-чуть – и она бы подавилась.
Мама родила меня в 19 лет. По рассказам мамы и бабушки Любы, выйдя замуж за моего отца Валеру, она из Москвы переехала жить к нему в подмосковный город Королев. Они жили в очень старом доме, где была еще печка-буржуйка. Мама моего отца, бабушка Лида (мы звали ее Балидой), выделила им комнату на чердаке – так сказать, апартаменты для молодоженов. А в феврале 1964 года в родильном доме поселка Болшево по соседству с городом Королевом появилась на свет я. Был уже конец зимы, но морозы стояли еще сильные. Мама вспоминает: «Вроде печку топим, в комнате жара невероятная, я тебя раздеваю, всю раскутываю из пеленок, ты лежишь у меня голенькая, потом к вечеру печку гасим, я тебя закутываю и одеялом сверху накрываю. Ты просыпаешься утром: нос холодный, руки, ноги ледяные. За ночь комната сильно остывала, так ты и простыла».
В две недели от роду я получила двустороннее крупозное воспаление легких и вместе с мамой попала в больницу для грудничков. Мне полностью делали переливание донорской крови. Мама говорит, что я тогда совсем ничего не ела, отказывалась брать грудь. Мама сцеживала молоко, и его мне через пипетку вливали в нос – других способов покормить ребенка просто не было. Уколов делали столько, что места живого не было, даже в голову ставили уколы. Когда наступил переломный момент и снизилась температура, врач сказал: «Я вам честно скажу, был бы мальчик – не выжил бы, парни более хилые в грудничковом возрасте. А эта держится за жизнь – будь здоров! И так орет, что певицей, наверное, будет».
Мои родители вместе прожили недолго, и, когда мне было 2 годика, они расстались. Я, конечно же, осталась с мамой, и мы переехали обратно в Москву. Так мама в 21 год осталась одна с двухлетней дочерью на руках.
По приезде бабушка предложила маме: «Людмила, давай я заберу Наташку, потому что она маленькая, требует много внимания, а тебе надо личную жизнь строить». Мама сначала ни в какую не хотела меня отдавать, но бабушка все же настояла.
Так я уехала с ней в Будапешт. Бабуля сразу стала для меня мамой, а дедушка – папой. Все время, проведенное в Будапеште, я их так и называла. Они меня звали «доченька наша, Наташенька». Бабушка одевала меня как куколку: лучшие костюмчики, платьица. При этом я была озорная и хулиганистая девчонка.
Когда мы еще только ехали в Будапешт, после очередной стоянки поезда произошел неприятный случай. Я лежала на верхней полке и листала книжки. Когда поезд уже набрал приличную скорость, кто-то дернул стоп-кран. Поезд резко затормозил, и я полетела вниз на металлический столик. Слёз было море – и от страха, и от боли, так как ударилась я не только затылком, но и позвоночником, ободрав до крови кожу на спине, шрамы до сих пор видны. Но, к счастью, все обошлось.
Несколько лет мы с бабушкой и дедом прожили в Венгрии, но я плохо помню это, в основном по фотографиям и бабушкиным рассказам.
Расскажу вам пару забавных историй, которые я слышала от моей бабулечки. Я была жуткая озорница, «шило в попе» – так она говорила. Я очень любила бабушку, но частенько ее не слушалась. А так как она была очень добрая и мягкая, я этим умело пользовалась. В Будапеште мы жили напротив посольства СССР, где работал дед, и он каждый раз приходил обедать домой, где его всегда ждал превосходный, приготовленный бабушкой обед. И вот в один из таких дней бабуля уложила меня днем спать, а сама пошла покормить дедушку. Когда спустя полчаса он вышел на улицу, чтобы вернуться на работу, то его глазам предстала такая картина: у входа в здание стоял полицейский, а вокруг него была целая свалка книг, которые моя мама регулярно высылала посылками из Москвы. Книги продолжали листопадом сыпаться сверху солдату на голову, а он только разводил руками и грозил пальцем, глядя куда-то вверх. Дедушка сразу все понял, в три прыжка он оказался на третьем этаже, где мы жили, влетел в квартиру как ошпаренный и буквально за ноги поймал меня при очередном замахе целой стопкой книг. Еще секунда – и я спикировала бы вслед за произведениями Чуковского, Пушкина и Михалкова.
Мне сильно влетело тогда, но это подействовало ненадолго. История повторилась, только полицейский был другой, и сверху летели на него не книжки, а кофточки, юбочки, колготки и все, что попадалось мне под руку из гардероба.
После этого окно заклеили, чтобы я не смогла самостоятельно открыть его, а до форточки я не доставала. Тогда я нашла себе другое занятие. Так как у меня было много карандашей и фломастеров, я в свой положенный тихий час, когда бабушка с дедушкой мирно обедали на кухне, разрисовала всю стену непонятными человечками и несуществующими зверюшками! Когда они вошли в комнату, то, глядя на их лица, я поняла, что надо прятаться под кровать. Дед закричал и снял тапку: «Наташка, вылезай!» Тапка – это было самое страшное! Его я больше всего боялась! Но я затихла, как мышонок, и только хлопала глазами. Дотянуться до меня он не мог, и мне очень повезло: моя бабуля была «хорошим полицейским», она успокоила деда, что-то шепнула ему на ушко, и они вышли. Я еще несколько минут полежала под кроватью и решила покинуть свое убежище, думая, что буря миновала, но меня обманули (вышла только бабушка). Как только я вылезла из-под кровати, меня тут же схватили за ухо, и я получила хороший шлепок по попе тапочкой. Потом стояла целый час в углу, носом к стенке. Ухо болело и горело, я рыдала и обещала, что больше никогда так делать не буду.
– Конечно, не будешь, – рычал дед, – я соберу все твои карандаши и фломастеры в одну коробку, и ты их больше никогда не увидишь.
– А как же я буду рисовать? – сквозь слезы хлюпала я.
– Хватит, Сальвадор Дали, нарисовалась уже!
Детские проказы
Время летело быстро. Мои папа с мамой (так я звала бабушку и дедушку в Венгрии) были очень отходчивы. Они просто сильно любили меня. Но любовь к рисованию никак не давала мне покоя. В бабушкиной тумбочке была кое-какая косметика. Вообще-то она никогда не красилась (от природы была очень красивой), и лишь когда в посольстве проходили какие-то мероприятия, надо было соответствующе выглядеть. Тушь, ярко-красная помада и тени – вот все, что было у нее в закромах. И я туда забралась! Уложили меня спать, а мне не до сна, я же такой клад обнаружила! Села у трюмо и давай малеваться. Стрелки до ушей, тени до лба, а губы… губы просто вместе со щеками захватила, как у Олега Попова. Слышу голоса за дверью – я шасть в кровать и с головой под одеяло. И слышу такой разговор: