Страница 3 из 89
- Ему нужно плечо перевязать, - командую я сама себе. – А заодно проверить, что с ногой и нет ли ран, раз ты мне говоришь, что в него стреляли… Вик, ты взрослый? – Я поворачиваюсь к нему и беру за плечи. – Взрослый? Тогда помоги мне. Плакать будем потом.
Он шмыгает носом, но кивает, а в глазах загораются упрямые искорки. Я знаю, мой братишка – сильный мальчик. Слабый бы не дотащил, он даже бы не взялся. А Вик – почти герой. Полез помогать без надежды помочь… Я отодвигаю его в сторону и берусь за веревки сама.
Просто диву даешься, как такой малыш смог утащить взрослого мужчину. Даже у меня спустя пару десятков шагов начинает ломить спину и резать руки. Но это ничего: Вику было тяжелее. Он поспешно догоняет меня, хоть и постоянно отстает: еще бы, такие нагрузки для него впервые. Бежит молча – видно, понимает, что вопросы, замечания и возражения лучше оставить на потом. Он у меня не только смелый, но и умный. Настоящий лиддиец. И никак не сефард.
До дома остается метров пятьдесят, и я умоляю все силы небесные и земные, чтобы нам никто не встретился по дороге. Что-то подсказывает, что нам пока лучше не показываться никому на глаза, а уж хедорам с сатрапами – тем более. Вик устало плетется сзади: силы покидают его, да и меня, впрочем, тоже. Я еле переставляю ноги и молча надеюсь, что сбитый летчик не погибнет по дороге. Было бы глупо погибнуть после такого-то спасения. Хотя, даже если он и останется в живых, надежды мало. У него может случиться потеря памяти, отказать ноги, да что угодно… Впрочем, то, что он сказал моему братцу о больной ноге, немного прибавляет оптимизма: значит, он хотя бы не парализован. Что уже само по себе удивительно.
Вик забегает вперед и открывает нам двери. В дом пострадавшего пилота приходится затаскивать уже вдвоем, равно как и укладывать его на застеленный участок пола у стены – туда, где мы обычно спим. Мы с братишкой просто-таки падаем от усталости. Вик садится прямо на пол и опирается спиной на дверной косяк, а я закрываю двери и подхожу к летчику.
- Надо снять все эти штуки, - говорю, не оборачиваясь. – Мелкий, не рассиживайся. Помогай.
Он шумно вздыхает и подходит ко мне. Мы расстегиваем шлем и снимаем его с головы пилота, так что я могу видеть его спутанные темно-каштановые волосы, которые спадают на лоб. Это тоже странно: лиддийцы ходят либо коротко остриженные, как сатрапы, либо с длинными волосами, как хедоры. Этот же – ни то, ни другое, ни два, ни полтора… Вик пытается разобраться в креплениях парашюта и запутывает их еще больше. Я только вздыхаю: нет сил уже даже ругаться. В четыре руки мы кое-как снимаем этот проклятый парашют, и я принимаюсь за форму. Она полностью черная, если не считать этих белых звезд и погон на плечах, но меня они вообще не волнуют. Я кое-как расправляюсь с пуговицами и застежками сначала на куртке, а потом на рубашке. Вик осторожно стягивает рукав со здорового плеча, а я – с больного. И встревожено хмурюсь: рука и вправду выглядит ужасно.
- Вик, тащи сюда воду и полотенце, - приказываю я. – Он весь горит.
Братишка молча отправляется на задний двор, а я пытаюсь уложить пилота поудобнее. Он дышит: редко, тяжело, но дышит. На губах виднеется кровь, а кожа горячая от лихорадки. Он как будто спит – глухим, тяжелым, гибельным сном. Я беру его за больную руку и осторожно прощупываю ее от кисти и до плеча. Когда мои пальцы добираются до ключицы, летчик глухо стонет во сне.
- Потерпи немного, - говорю я, оборачиваясь. – Я знаю, больно… Вик!
Спустя пару секунд он появляется, неся в руках таз с холодной водой и полотенце. Аккуратно ставит его на пол, стараясь не расплескать воду. Я ободрительно улыбаюсь, провожу рукой по его волосам и отсылаю обратно. Дальше он мне не нужен. Я сама справлюсь. Правда, пока я понятия не имею, как.
Смочив полотенце в воде, я выжимаю его и осторожно закутываю пострадавшее плечо. Брызгаю водой пилоту на лицо, хлопаю его по щекам, но бесполезно. Мой взгляд снова падает на его ноги. Я с большим трудом справляюсь со шнуровкой и снимаю сапог с правой ноги. Левая нога сильно распухла, и стащить с нее обувь почти невозможно. Я оставляю это дело и одним краем полотенца провожу по лбу летчика. Это тоже не приносит никаких плодов.
Снова появляется Вик: видно, ему надоело сидеть за домом в гордом одиночестве. Я машу на него рукой: делай что хочешь, только не мешай. Сзади раздается глухой стук: оказывается, мой драгоценный братец добрался до шлема и уже умудрился уронить его на пол.
- Вик, положи…
- Не надо. Пусть… берет.
Мы оба замираем: и я, и братишка, забыв о шлеме. Летчик очнулся: он с трудом открывает глаза и обводит комнату потерянным взглядом. Глаза у него темно-серые, но как будто затянуты пеленой. Он косится на свое раненое плечо, переводит взгляд на меня и пытается улыбнуться.
- Ты…
- Данайя, - говорю я одними губами. – Тебе плохо? Где болит?
- Кажется… везде, - Он закашливается. – Рука… и лодыжка. – Снова кашель. – Голова раскалывается…