Львы и Сефарды

Я тащу Малкольма до станции. Поезда ходят по туннелям среди скал, и так – окольным путем – легче всего добраться до Энгеды. Правда, чтобы встретить поезд, поначалу нужно встретиться с невиданной удачей. На одном моем плече – небольшой узелок с самым необходимым, а на втором – рука Малкольма. Он быстро устает, ему больно ходить. Но в чем-то он все-таки похож на моего брата: если взялся – будет идти до конца, пока не упадет. И я вместе с ним. Одна дорога, одна боль, одна цель. Я не знаю, почему все так сошлось. Не верю ни в судьбу, ни в предназначенность, ни во что подобное. Но почему-то, когда летчик задевает сломанной ногой какой-то камень и, дернувшись, вцепляется в меня, по мне как будто ток проходит.

Мы добираемся почти что до Стеклянных скал. Ближайший полустанок – там. Я понимаю, чтó Малкольм может думать об этом месте, я чувствую, как он напряжен. Вряд ли он помнит, где именно его нашли. Но атмосфера здесь довольно гибельная.

- Вот здесь… Ай-й-й! - Малкольм, забывшись, пытается поднять больную руку и тут же сгибается, прижимая ее к груди. – Вот здесь я встретил твоего брата, - продолжает он, по-видимому, когда плечо немного отпускает. – Я пытался идти сам. Не получилось.

- То есть… - начинаю я.

- Подбили меня не здесь, - поясняет он. – Я попытался встать. И даже встал. Но далеко не ушел.

- Не представляю, как ты с переломом вообще мог двигаться. Нельзя же было, Малкольм… Ты же без ноги остаться мог…

- Боялся, что меня найдут, - говорит он неожиданно серьезно. – Те, кто стрелял. А страх сильнее боли.

- Не понимаю… - признаюсь я тихо.

- Посмотри на себя, - Летчик останавливается и наклоняется, чтобы заглянуть мне в глаза. – Такую боль, как у тебя, не пожелаешь и врагу, но ты идешь вперед. Ты боишься за своего брата, и ты продолжаешь путь. Ты благороднее, чем я. Я цеплялся за свою жизнь. Так, как делал всегда. Поэтому… она явилась мне. И я упал.

- Кто… она?

- Сарцина. Так ее зовут. Вернее… звали.

Дальше мы идем молча. Место падения, о котором говорил Малкольм, не так уж далеко – пара десятков локтей отсюда. Обломки расшвыряло по разным сторонам, и теперь почти невозможно определить, где именно приземлился сбитый самолет. Но это наверняка где-то рядом: со сломанной лодыжкой далеко не убежишь. Интересно, почему остатки катастрофы еще не растащили местные сефарды? Малкольм отворачивается, он не смотрит в ту сторону.

- Все, давай отдохнем, - говорю я, когда вижу станцию. – Ты и так слишком плохо выглядишь.

- Привыкай.

Мы садимся на землю спина к спине – так удобнее опираться друг на друга. Мне не хватает воздуха, чтобы дышать. Все вокруг душит меня, одурманивает, опьяняет, и голова становится тяжелой, словно это я летела с высоты свободного полета. Где Вик? Насколько далеко он от меня? Не причинят ли ему вред? Пленников обычно везут караванами, не поездами. Так что мы можем даже обогнать хедоров. А у меня нет ни меча, ни арбалета – ничего. И Малкольм вряд ли сможет защититься, не говоря уже о том, чтоб защитить меня.

- Пообещай мне, - говорит вдруг Малкольм очень тихо.

- Что пообещать? – Я резко оборачиваюсь.

- Ты бросишь меня, - заявляет он жутко и серьезно. – Пообещай, что бросишь, если вдруг я стану тебе обузой. Если я буду тормозить тебя в пути, если мое состояние ухудшится настолько, что ты будешь вынуждена надолго остановиться… ты бросишь меня, Данайя. Пожалуйста.

- Да черта с два! – Я вскакиваю на ноги. Вдали слышен гудок утреннего поезда. – Ты точно головой не ударялся?

- Данайя, я прошу тебя…

- Кто такая Сарцина? – спрашиваю я резко.

Летчик молчит. Земля под нами подрагивает от стука колес по разбитым и поросшим травой рельсам.

- Она – мое напоминание, - признается он наконец, не глядя мне в глаза. – Напоминание о том, что моя жизнь – не самая большая ценность в этом мире. И я не хочу, чтобы ты повторяла чужие ошибки.

- Ее ошибки?..

Состав подходит к перрону. Малкольм берет костыль и поднимается самостоятельно. Я все еще стою и смотрю на него, не понимая, что происходит. Я уже неделю не могу понять, что происходит.

Вагоны для сефардов – наиболее разбитые и бедные. Впрочем, богатые и знатные люди поездами здесь не ездят. Такие поезда – последняя связующая нить между нами и нормальной жизнью. В вагоне почти нет сидячих мест, так что располагаться приходиться прямо на полу. Бросить тебя, да, Малкольм Росс? Попробуй тебя брось, ты же даже сам подняться в вагон не можешь… Досада во мне смешивается с непонятной злостью и неугасающим жгучим желанием – физическом желанием пути. Я помогаю летчику забраться, и мы садимся прямо в тамбуре. Двери здесь, кстати, тоже нет. Я обнимаю руками колени и смотрю, как скалы, покачнувшись, начинают плыть назад.

- Я не брошу тебя, - говорю серьезно. – Ясно или нет? Подумал бы о Вике. Он жизнь тебе спасал, а ты мне говоришь, что это ничего не значит.