Львы и Сефарды

Он набивается в разбитое окно, и я немедленно прогоняю сон. Ветер не менялся – значит, загорелся еще один костер. Но почему костры горят в самих окраинах? Если хедоры увидят, пощады можно не просить. Сефарды это знают и вряд ли будут рисковать. Значит, горит не ритуальное пламя? Тогда что?

Я встаю и подбегаю к окну. Холодный ветер обжигает мне лицо, и пепел вместе с пылью бьет в глаза. Воздух плавится, как при большом пожаре, но источника огня мне не видать. Бросив быстрый взгляд на Малкольма, я выхожу из дома и вдыхаю горькую ночь полной грудью. До моих ушей долетают чьи-то крики и приглушенная ругань, да так, что можно разобрать отдельные слова. Значит – близко? Но насколько близко? Я набрасываю капюшон на голову, закрываю лицо и, пригнувшись, оббегаю дом – мимо ворот, туда, где часто играет Вик. Зарево становится все виднее: я вижу – полыхает горизонт. Прислонившись к стене, я всматриваюсь в дым. Сердце стучит, как заведенное, и лед ломается на крошки.

Дым…

- Сааба!

Я кричу и бросаюсь вперед. Ее дом полыхает, и «белые мантии» кружат вокруг него, как вокруг эпицентра взрыва. Я бегу туда босиком, налетая на камни, сбивая ноги, и кричу. Кричу ее имя, зову своего брата, выкрикиваю проклятия и еще черт знает что. Это все бесполезно, я знаю точно. Да и Вик уже, скорее всего, мертв. Мертв… Нож вонзается в сердце, на котором больше нет былого плотного покрова. Я бегу и бегу, пока мои глаза не выхватывают из дыма распростертый на земле силуэт.

Женщина лежит, раскинув руки, и я резко останавливаюсь перед ней. Хватает пары секунд, чтобы во тьме и зареве понять: Сааба. Из раны на ее виске сочится кровь. Я падаю на колени, хватаю ее за плечи, глажу по щекам.

- Сааба… Черт возьми… Сааба…

Ее глаза медленно открываются. Взгляд – потерянный, почти что неживой. Слезы текут по моим щекам, все окончательно плывает перед глазами.

- Они… они его забрали, - произносит женщина, и на ее губах проступает кровь. – Брата… твоего… живого… - Я вижу, с каким трудом ей дается последнее слово, но все же она решается и на него. – Беги… ты, может быть, еще догонишь… уходи…

- За что они пришли к тебе? – кричу я, умоляя, чтобы она протянула еще несколько минут. – Дом сожгли! За что?

Сааба пытается поднять руку и вытереть слезы с моего лица. Рука бессильно падает.

- Тот… человек… принес беду, - шепчет она еле слышно.

И запрокидывает голову.

Остекленевший взгляд уходит в небо.

Она мертва.

- Сааба…

Я стою на коленях в пыли и пепле. Сквозь зарево над горизонтом поднимается рассвет. Хедоры исчезают так же быстро, как и появляются. Дом Саабы тлеет в паре десятков локтей от нас. Кровь стекает на землю из раны Саабы, кровь стекает по моему сердцу вместе со слезами. Где-то далеко, в Стеклянных скалах или даже дальше, догорают погребальные костры.

Они его увели. Забрали. Мою единственную отраду, единственную память, мою плоть и кровь – моего брата. Нож проворачивается внутри с каждым новым вдохом. Пепел летит на меня с восточным ветром, оседает на волосах и одежде, так что я сама превращаюсь в пепел. Почему я не почувствовала запаха беды? Почему не встрепенулась, не выбежала, не позвала? Мое сердце открыто. Оно разорвано. Стеклянные скалы и летчик сделали первый надрез. Сейчас же – все распорото наискосок, изрезано и переломано, как после страшного погрома.

Это значит, что я – человек?

Человек?..

- Данайя!

Я машинально оборачиваюсь. Убираю ладони с лица. И медленно встаю, а пламя с новой силой разгорается внутри.

Там – Малкольм.

«Он принес беду…»

Летчик стоит, еле-еле держась на здоровой ноге и кривом костыле. На его лице – неподдельный ужас и звенящая тревога. Я стою напротив, и внутри сгорают зиккураты. При чем тут он? Права ли здесь Сааба? За что они так с нами поступили? Вопросы… вопросы, вопросы… Я не в силах даже с места сдвинуться. Слезы вместе с пылью засыхают на щеках.

Малкольм выжидает еще несколько секунд. Я словно онемела: не могу даже заставить себя произнести его имя. Просто стою и смотрю, как он, волоча ногу, ковыляет ко мне.

- Данайя… Это…

- Был пожар, - говорю я наконец. Отступаю от тела Саабы. – Они… сожгли там все. Ее – убили. Вика… увели.

Мой голос срывается.

- Они забрали его, Малкольм. Взяли в плен…

Я снова начинаю плакать. Стою перед Малкольмом и плачу навзрыд, уткнув лицо в ладони. Ноги меня не держат, и я опять сажусь на землю прямо к его ногам. Сквозь дым и слезы ничего не видно – но затем я чувствую: летчик садится рядом. Садится рядом, вытягивает раненую ногу, берет меня за плечи и притягивает к себе.

- Мы вернем его, Данайя. Обязательно вернем.