Страница 2 из 16
Чуб с печалью смотрела на изношенное рыхлое тело с обвисшими грудями, лежащими на выпирающих ребрах как два опустевших мешка, ноги, покрытые болезненными пятнами, и изуродованное страшной мукой лицо.
На худой желтой шее виднелись два характерных пореза – крест-накрест. Брюшная полость была аккуратно заштопана умелой рукой медика. Акнир присела и провела пальцем по швам:
– Так ее здесь уже вскрыли или так привезли – с порезами на животе?
– Нам на этот вопрос отвечать не положено.
– А деньги за показ ты взял, – укорила Акнир.
– Взял за показ – показал. А за сказ мне ничего не давали, – охотно парировал сторож, точно между ними шла непонятная игра.
– А если дадим?.. – начала Даша.
– Полиция и профессорам-то лишнее болтать не велела.
– Если полиция говорить не велела, это, само по себе, уже кое о чем говорит, – заметила Даша. – А если мы немного приплатим?
– То я скажу, что был у нее порез на животе, но так чтоб все нутро навыворот… подобного не было.
– Это ничего не опровергает, но и ничего не доказывает, – процедила Акнир. – Убийцу могли спугнуть. Или это был подражатель, не решившийся довести до конца. Или сутенер, посчитавший, что пришла пора ее наказать. С другой стороны, у самой первый жертвы Джека тоже было перерезано только горло и слегка поврежден живот.
Даша покосилась на сторожа. Тот кивнул со знанием дела:
– Первая жертва Энн Николз, 43 лет, убита в пятницу 31 августа 1888 года. На горле два пореза, в брюшной полости рваные раны. Да не конфузьтесь, вы ведь не первые, кто думает, что у нас свой Потрошитель объявился. Чего ж нет? Не я один, всякий мог газету взять и про Jack the Ripper прочитать и проникнуться, так сказать, идеей веселых дамочек резать… из соображений нравственной гигиены, к примеру. Знаете, сколько у нас таких, как она… Не знаете? А я вот знаю из тех же газет – тысячи, каждый день поступления. И еще скажу вам: все это – скверное дельце! Раз есть одна «потрошеночка», будет у нас и вторая.
– То есть вам их не жалко? – свела брови Даша.
«Вдруг он и есть киевский Ripper?» – подумала Чуб. Во всяком случае, психологический портрет был весьма подходящим.
– Такое добро что жалеть? – ответил Харон. – Непотребство одно, чем меньше их будет, тем лучше. Я вам так скажу: многие этого Джека за героя считают… вот, говорят, волк – санитар леса. Он убивает больных и старых животных. И заметьте, кого Джек убивал… не молодых да красивых, а старых, страшных, опустившихся дам, которые дают за копейку, или что там в ходу у тех англичан. И кабы Джек не убил их, что, скажите мне, ожидало бы старых шлюх дальше? Всего через год или полгода, когда бы и у последнего пьяного солдата они бы уже не могли вызвать желание… Только медленная, страшная, голодная смерть на помойке.
– То есть, по-вашему, Джек-потрошитель – благодетель? – изумилась Даша.
– Отчего же и нет? Быстрая смерть – это благо. Он ведь сначала по шее их чиркал… а после над трупом бездыханным свои поэмы плоти творил.
– И его поэмы плоти вас не смущают?
– Меня-то?.. – едва не засмеялся Харон из трупарни. – Да я тут каждый день этих потрошителей вижу. Медики, профессора, студиозусы с медицинского факультета – все приходят сюда, чтоб крошить трупы, как кур.
– Так они же над мертвыми…
– Так и я вам о том – Джек тоже над мертвыми вершил свое дело. В чем же разница между ним и почтенным профессором, который приходит сюда потрошить тех же бедняг? – спросил он с видом заправского адвоката дьявола. – Для потрошения трупов наш Анатомический театр и построили, это, если хотите, киевский Храм Джека-потрошителя!
И что-то в этом странном любителе обстоятельных дискуссий показалось Чуб инфернальным, точно рожки проглядывали в его шевелюре, черти плясали в глазах с нехорошей искрой. И почудилось, что вот сейчас он откинет со лба седую прядь, и они увидят под ней кровавую смертельную рану – и дивный фрачник, принимающий их на Хэллоуин в царстве мертвых, окажется таким же мертвым, как и другие обитатели киевской анатомички.
– Но ведь сюда привозят покойных, а Джек сам убивал их, лишал жизни! – вступила в спор Акнирам, сохранявшая полное равнодушие к их философским конструкциям – на ее юном лице не было ничего, кроме явного недовольства бестолковым вояжем сюда.
– Ах, оставьте, вы положительно меня удивляете! – сторож точно только и ждал сего аргумента, мечтая продолжить диспут. – Никого не интересуют убитые, ни здесь, ни в Лондоне. Вы знаете, сколько в большом городе умирает людей? И никому нет до них дела… Вот вы не верите, что Джек – благодетель? Значит, больно нежны, не бывали на самом-то дне, не видали, как гибнут старые, никому не нужные шлюхи… как их гонят словно паршивых собак, как, завидев их гнилые носы, не пускают даже в ночлежку… как забивают насмерть ради потехи… Может, вам не на этот труп стоит смотреть… Может, вам другой труп показать – пострашней? Шлюхи, не встретившей вовремя своего Потрошителя! Есть у меня и такой…
– Хватит… не надо.
Даша выскочила из подвала и побежала по лестнице в темный двор… и песня, возникшая вновь из ниоткуда, опять побежала за ней, прилипла к ушам:
Акнир и Харон появились две минуты спустя.
– Я не хотел вас стращать, – примирительно сказал сторож, явно надеясь получить обещанный остаток оплаты. – Негоже дамочкам такое смотреть.
– Да, из женщин мы здесь, наверное, первые, – сказала Акнир.
– Нет, была одна и до вас… интересовалась. Настоящая дама, под вуалью. Мы славно с ней побеседовали о Дантовом аде. Она и картинку любопытную мне подарила.
– Что за картинка? – оживилась Акнир.
Сторож полез было в карман, но ничего не достал – выжидательно посмотрел на барышень.
За его богомерзкие речи Чуб уже пообещала себе зажать остаток, но местный Харон был хорошим психологом, и она сдалась – протянула монетку и получила взамен гладкий листок.
На белой мелованной бумаге совсем из другого, ХХ столетья, была изображена средневековая церковная фреска: поджаривающаяся на адском огне грешница с разорванным алым чревом, над которым склонились три страшных Демона, зубами и когтями они тянули из несчастной кишки.
– Если милые барышни пожелают взглянуть на коллекцию черепов и зародышей профессора Вальтера – всегда милости просим, – попрощался с ними сторож.
И пока Акнир рылась в своей сумочке, подмигнул Даше так внезапно, азартно, недобро, словно пообещал: скоро встретимся, милая барышня!
– Пожалуй, мы все же сходили не зря, – признала Акнир, когда они вернулись в буфет цирка и заняли свой любимый столик напротив двери, надеясь высидеть тут встречу с Врубелем. – Мама тоже была в анатомичке… не сомневаюсь, сторож ее позабавил. Она верит в киевского Джека.
– С чего ты взяла?
– Ты видела картинку, где Демоны вскрывают в аду грешнице живот и выедают кишки? Тоже своеобразные джеки-потрошители. Да и разве сам ваш Бог – не Потрошитель, если после смерти наказывает грешников так?
«…На его милость вам уповать в аду точно не стоит»
«…после смерти черти будут рвать твою душу…»
«Я видела ад…»
В буфете было шумно, все столики заполонили девицы из дамского венского оркестра в одинаковых платьях, крохотных цилиндрах, и унылый буфетчик Бобо буквально расцвел на глазах.
– Так Бог наш во всем виноват? – отогнала страхи Землепотрясная Даша. – Он лично горизонталок кромсает?
– Все может быть, – ответила Акнир одними губами. – Но скорее моя мама поверит в человека, который именно так представляет христианский ад – как место, где грешницам заслуженно выпускают кишки. Киев считают святым Городом, здесь на каждый квадратный метр – десять религиозных фанатиков. А по случаю юбилея Крещения – того больше. Если в этом Городе кто-то начал крошить проституток, то это не обычный маньяк, а религиозный, решивший очистить от шлюх Иерусалим Русской земли. Да хоть тем же ножом «Завьялов», которым Авраам на Крещатике по божьему промыслу чуть не зарезал Исаака.