Страница 1 из 16

Джек-потрошитель с Крещатика. Пятый провал

Лузина Лада (Кучерова Владислава)

Лада лузина, ирина потанина

Лада Лузина

Тень Демона

(продолжение)

Глава седьмая,

запутанная и мрачная

Двухэтажное, с двумя симметричными флигелями здание Анатомического театра Киевского университета св. Владимира выглядело в наступающих сумерках хмуро, окна уже не горели. И на мгновение визитерши усомнились, что им удастся попасть вовнутрь, но дверь почти сразу открылась на стук.

Сторож выслушал их просьбу без любопытства и удивления.

– Эко вас всех на нее потянуло, – отреагировал он на их щедрый аванс. – Прям не знаю… хоть объявляй бенефис. У нас ведь, какой-никакой, а театр. Кабы покойница при жизни пользовалась таким успехом, наверное, не скончалась бы под забором. Вместе с вашими, как померла, уже семьдесят рублей заработала.

– Много.

– А при жизни цена ей была – полушка, – философски завершил сторож словами заправского шекспировского могильщика.

И внешность у него была подходящая – высокий, худой, с взъерошенными и пышными седыми космами волос, которые вряд ли мог укротить гребешок. На плечах у него лежал длинный клетчатый плед в сине-красную клетку.

– Хоть есть на что посмотреть? – спросила Даша.

– Смотря, что вы хотите увидеть… Дай бог память, где наша бенефециантка-то, здесь или в ледник уж снесли? Поглядим тут для начала. Прошу! – местный Харон указал им направление, и минуту спустя, попетляв по темным коридорам, они оказались рядом с дверями трупарни. – Заходите, не бойтесь.

– А вы совсем не боитесь? – спросила Акнир, скорее чтобы поддержать разговор.

– Мы привыкшие. Тут и обитель моя, – ткнул он пальцем в сторону ничем не примечательной двери между трупарней и другим помещением, судя по запаху – ватерклозетом. – Что застыли-то? Уж заходите, не мешкайте, у меня нынче еще одно дельце имеется… праздник сегодня большой.

– Уж не Хэллоуин ли? – пошутила Даша и пояснила: – Это в Америке-Европе празднуют, в Ирландии, в Англии…

– А вы не смотрите на вид, – внезапно обиделся сторож, – я человек просвещенный, бывший студент, и лишь прискорбные обстоятельства, не имеющие касательства к делу, не позволили мне завершить образование, соразмерное моему дарованию. Однако газеты читаю регулярно. Жаль, из Англии они приходят с опозданием на день или два… Вот, если желаете подтверждений, – с видом попранного достоинства он извлек из-под складок пледа сложенную вчетверо затертую газету «Manchester Guardian», – ту самую, которую ранее дала им Пепита. – И прошу заметить, что с момента открытия наш Анатомический театр считается лучшим в Европе и снискал особую славу благодаря уникальной коллекции профессора Вальтера – собранию черепов и различных зародышей.

Сторож толкнул дверь, зашел в большой и холодный, как огромная черная могила, зал и повернул ручку электрического выключателя. Под потолком загорелись матовые шары, помещение заполнилось желтоватым светом, тускло замерцал кафель и стеклянные пробирки, баночки с пробками, медицинские инструменты, приборы в маленьких шкапчиках. Они увидели череду одинаковых покрытых цинком столов с желобами для стока крови. Большинство из них были пусты, лишь на некоторых лежали накрытые сероватой тканью тела.

– Поглядим, кто тут остался у нас? – сторож сдернул покров с первого покойника.

– Красивый, – невольно прошептала Даша.

Даже в смерти закостеневшее желтое тело молодого мужчины не утратило своей привлекательности – великолепно развитая мускулатура, страдальческая складка рта, заострившийся нос и страшная багровая рана на виске.

– Офицерик. Вчера застрелился, – пояснил сторож. – Дурак… жизнь в карты продул. Что стоите, желаете лицезреть его дальше?

– Нет, нет… – открестилась Даша, с трудом оторвав опечаленный взгляд от красивого мертвого лица. – Нам проститутка нужна.

– Что ж, на вкус и цвет товарища нет, одному нравится арбуз, а другому свиной хрящик, – не упустил случая щегольнуть фразою сторож и отдернул другую простыню.

И нехорошее чувство поселилось под сердцем у Даши, – какое-то несоответствие, еще не окрещенная ею неправильность происходящего.

На оцинкованном столе лежала девушка – с бледным телом, почти белыми мертвыми губами и длинными русалочьими волосами, такими черными, какие бывают лишь у определенных народов, цыган или молдаван.

Такие же длинные прямые черные волосы были у барышни в одесском ресторане.

«…так ходят только русалки и душечки», – сказала Акнир.

На шее покойницы виднелся явственный след от петли, глаза почему-то остались открытыми и отражающиеся в них огни делали их безумными. Тело девушки было покрыто ужасными синяками и кровоподтеками.

– Эту жизнь допекла, – печально сказал сторож. – Сама в петлю полезла. Отец каждый день надругался.

Он не стал сдергивать третье покрывало, лишь показал на специфический «горб» в середине.

– Там, помню, пузач лежит… скрипач, утром преставился, музыкантишка из трактира, – значит, ваша красотка ниже. Хотя, в ее положении, казалось бы, ниже некуда!

– А это что такое? – спросила шепотом Даша.

Откуда-то из недр Анатомического театра она услышала песню.

В гулких пустых залах городского морга, в сумерках подступающего праздника нечисти, песня была слишком неуместной – или, напротив, невыносимо уместной:

тихо выводил девичий голос.

– Дочь моя поет, – и бровью не повел седой сторож, – со мной здесь проживает на казенной квартире. Любит малороссийские песни.

И Чуб вдруг показалось, что изуродованная побоями русалка с безумным взглядом внимательно слушает песню – до странности уместные здесь слова о гибели и мести.

– Еще раз милостивейше прошу вас поторопиться, милые барышни, – сказал сторож. – Времени почти не осталось, – Харон извлек из под пледа часы на цепочке, покачал всклокоченной седой головой и вдруг выкинул штуку – передернул плечами, сбросил себе на руку клетчатый плед, словно романтический плащ, и предстал перед ними во фраке с белой манишкой.

– А может, я в театр иду! – с непонятным весельем пояснил он. – Здесь тоже театр, знамо… но иногда хотелось бы и на живых посмотреть актеришек, тоже занятное дело.

Они вышли из здания, следуя за огоньком прихваченной сторожем керосиновой лампы, зашли во двор и спустились в подвал по узкой крутой и склизкой каменной лестнице. Здесь, в наполненном тяжелыми миазмами небольшом помещении, со стенами-сотами-ячейками, такими узкими, что в первый миг было трудно понять, как туда можно поместить человека, хранились десятки трупов. Едва ли не из каждого отверстия торчали чьи-то голые ступни, дотошно помеченные номерками.

– Кажись, вот эта, – ухватившись за голую ногу, как за рукоятку, Харон вытащил на свет маленькой лампочки закостеневшее, неподвижное тело и без всякого почтения швырнул его на каменный пол.

Холодом и безнадегой дохнуло на них, – в медицинском зале была своя торжественность, скупое благородство науки, здесь безотрадное убожество нищей смерти было не прикрыто ничем.

– Прошу любить и жаловать… Ирина Степановна Покобудько, 37 лет от роду, между прочим, потомственная аристократка. Видно, была у нее и своя история. Может, девицей из отчего дома с офицером сбежала, может, батюшка ейный разорился да оставил нищей семью… теперь уж никогда не узнаем.