Страница 21 из 22
Византийцы, предпочитавшие проливать чернила для написания дипломатических договоров, а не кровь своих солдат, всегда готовы были покупать мир, понимая, что средства, потраченные на подкуп врагов, всегда в итоге окажутся меньшими, чем плата, которую пришлось бы заплатить за ведение боевых действий. Цена войны всегда была слишком высока для империи, и, с точки зрения ромеев, нужно было сделать все возможное, чтобы избежать ее. Ставшее крылатым изречение императора Маркиана (450–457 гг.) гласило: «У нас есть железо для наших врагов и золото для наших друзей», – и ромеи чаще предпочитали расточать золото, приобретая друзей, чем иступлять железо, отбивая врагов.
В «Тайной истории» Прокопий Кесарийский так характеризовал внешнюю политику Юстиниана I: «Он расточал огромные богатства, не забывая ни об одной, всем варварским нациям – восточным и западным, южным и северным, до народов далекой Британии включительно. Он осыпал своими милостями народы, имена которых до него никто не знал и которых видели впервые, не зная даже, откуда они. <…> И таким образом варвары сделались обладателями достояния Рима то путем пенсий, которые им выдавал император, то путем добычи и пленных, которых они уводили, то путем мира, который они продавали». Мир, как видим, был в понимании византийцев, таким же товаром, как и все остальные, и за него стоило заплатить справедливую цену.
Показательны в этом отношении приведенные Менандром Протиктором слова Петра Патрикия о преимуществах мира из его речи перед персидскими послами: «Рассуждая о деле немаловажном и желая заключить мир с таким государством, вы должны избрать лучшее и полезнейшее и неизвестности войны предпочесть известнейшее всем людям благо – мир. <…> Что мир – великое благо для людей, что, напротив, война есть зло, об этом никто спорить не будет. Хотя бы против общепринятого мнения и можно было полагать победу несомненной, я думаю, однако, что и одерживающему победу худо живется из-за слез других людей. Так-то и побеждать горестно, хоть, конечно, быть побежденным еще горестнее!»
Худой мир был для византийцев определенно лучше доброй ссоры, и они ввязывались в боевые действия лишь тогда, когда иных способов достичь желаемого у них не оставалось. Постоянные интересы Византии заключались при этом в сохранении своей территории и поддержании мира на границах. Михаил IV Пафлагон (1034–1041 гг.), отправляясь в поход против болгар, восставших против византийского господства, заявлял, что самым ужасным исходом для него было бы, «если бы он, не добавив ничего сам к царству ромеев, допустил потерю какой-либо его части». Автор военного трактата конца VI в. советовал: «Вступать в войну нужно только тогда, когда все мирные средства, даже подкуп, уже не действуют, победа должна быть достигнута без значительных потерь, чтобы не стать бессмысленной».
Что же касается обоснования миролюбивой политики христианскими идеалами, это было на самом деле лишь оправданием занимаемой империей оборонительной позиции, эта позиция была обусловлена реальной слабостью империи, крайней нехваткой сил и средств для проведения активной наступательной политики хотя бы на одном стратегически важном направлении при необходимости держать оборону на других. Империя крайне редко была инициатором военных действий – обычно она оборонялась: от персов, а затем пришедших им на смену арабов с востока и юга, западноевропейских народов с запада, кочевников и славян с севера.
Военные расходы империи составляли от 50 до 70 % ее годового бюджета. И это во многом сдерживало прогресс в общественном развитии Византии. Перманентные войны и подготовка к ним пожирали людские и материальные ресурсы с неумолимостью Молоха. По сути, постоянно находившаяся в условиях чрезвычайного военного положения страна не могла осуществлять глубокие реформы, грозившие утратой хрупкого социального порядка и равновесия. Главной задачей правительства в этих условиях была поддержка стабильности и консервация уже существующих порядков – как бы не стало хуже, чем есть сейчас.
Военная экономика могла быть выгодной лишь в том случае, если бы расходы на боевые действия компенсировались завоеванными территориями и/или захваченными трофеями, усиленной эксплуатацией покоренного населения новоприобретенных земель в пользу основного населения государства. Однако Византия преимущественно, а со второй четверти ХІ в. окончательно, сосредоточилась на защите своих владений, сжигая в оборонительных войнах далеко не бесконечные ресурсы страны. При этом следует отметить, что даже в лучшие времена, в эпоху, когда империя могла позволить и позволяла себе предпринимать завоевательные походы, она ни разу не выходила за границы древней Римской империи. Наиболее ярок в этом отношении пример Юстиниана I Великого (527–565 гг.), предпринявшего относительно успешную попытку восстановления Pax Romana (римского мира) и превращение Средиземного моря во внутреннее море – mare nostrum (наше море) – Византийской империи. Более поздние и менее масштабные завоевания других императоров также воспринимались как войны справедливые, поскольку их представляли как восстановление попранной справедливости – отвоевание незаконно отторгнутых у империи варварами земель.
В последние полтора столетия существования Византийской империи роль дипломатии по сравнению с военными методами ведения внешней политики возрастала тем сильнее, чем больше слабела Византия. Главной оптимальной задачей того времени стало сохранение статус-кво, а минимальной – сохранение существования самого государства.
В это время были предприняты абсолютно экстраординарные для Византийской империи дипломатические шаги – личные поездки василевсов ко дворам иноземных государей. Император впервые выступал за пределы государства не во главе войска, а возглавляя дипломатическую миссию, организованную с целью поиска помощи против обложивших Византию и захватывающих все новые ромейские владения турок. Впервые такую поездку предпринял Иоанн V Палеолог (1341–1376 и 1379–1391 гг.), который весной 1366 г. вместе с сыновьями Мануилом и Михаилом прибыл ко двору венгерского короля Лайоша (Людовика) І Великого. Как свидетельствует Джованни Конверсини да Равенна, Лайош встретил византийского государя пешим, сойдя с лошади, и с непокрытой головой, почтительно склонившись перед высокомерно восседающим в седле Иоанном V, который не снял перед королем Венгрии головного убора. Впрочем, несмотря на все знаки почтения и уважения по отношению к василевсу, ничего существенного добиться византийское посольство не смогло, поскольку венгры, бывшие католиками, отказались помогать «схизматикам»-православным. На обратном пути василевс и вовсе был захвачен болгарами, и лишь вмешательство герцога Савойского Амадея, дяди Иоанна V по матери, позволило вызволить византийского императора из плена.
Следующая дипломатическая миссия Иоанна V стала для него еще более унизительной. Летом 1369 г. он посетил Рим, где встретился с папой Урбаном V и принял католичество, подписав решение об объединении восточной и западной церквей под властью римского первосвященника. В обмен на это император надеялся получить существенную поддержку Запада в борьбе с турками, но дальше пустых обещаний и выглядевших жалкими подачками несущественных денежных субсидий дело не пошло. А в Венеции василевса и вовсе задержали представители местной власти, требуя от него уплаты долгов и грозя долговой тюрьмой. Его отпустили лишь в октябре 1371 г., когда требуемая сумма была внесена сыном императора деспотом Фессалоники Мануилом и Иоасафом Кантакузином.
Наиболее же известная дипломатическая миссия византийского императора эпохи заката империи – многолетняя (с 1399-го по 1403 г.) поездка Мануила II Палеолога (1391–1425 гг.) по странам Западной Европы. Отбыв из осажденного турками Константинополя на кораблях французского маршала Бусико, василевс побывал в Падуе, Венеции, Милане, Генуе и Флоренции и в начале июня 1400 г. прибыл в Париж. Там византийский самодержец встретился с королем Франции Карлом VI Валуа, получив от него заверения в дружбе и значительную ежегодную денежную ренту в 30 тысяч серебряных монет.