Страница 10 из 22
Известно, что любые изображения императора носили ритуальный характер, их присутствие должно было придавать законность тем решениям представителей государственной власти на местах, которые принимались перед «взором василевса», будь то приговор суда, административное распоряжение или принесение присяги. Где бы ни располагался портрет – на аверсе монеты или стенной фреске, мозаике, книжной миниатюре или подвесной печати-булле, удостоверяющем полновесность гири клейме или официальном одеянии сановника – он всегда должен был соответствовать определенным критериям, символически передающим не столько образ конкретного правителя, сколько персонифицированный в его изображении образ власти. К изображениям императора прилагались эпитеты «sacra laurata», «sacer vultus», «divinus vultus» («священный портрет», «священный лик», «божественный лик»). Монету с изображением василевса строжайше запрещалось топтать ногами, поскольку это считалось преступлением против государственной власти императора и одновременно кощунством.
В провинции изображения императора принимали с царскими почестями, словно встречали самого правителя – перед городскими воротами с зажженными факелами и кадилами. Так, когда Папа Римский Григорий Великий получил в 603 г. в Риме изображения Фоки (602–610 гг.) и его жены Леонтии, сенат и духовенство Рима, собравшиеся в Латеранском дворце, устроили портретам овацию, после чего поместили их в часовню Св. Цезарии на Палатине. Уже на закате Византийской империи, в XIV в., продолжал сохраняться обычай нести изображения императоров среди икон святых во время торжественных процессий в дни особо значимых религиозных празднеств. Несомненно, такую же символическую роль продолжает и по сегодняшний день выполнять портрет главы государства, висящий на стене над столом какого-либо представителя власти или размещенный на билбордах, плакатах или транспарантах праздничного шествия.
Все это вполне согласовывалось с господствующей доктриной о том, что священной была не личность правителя, а место, которое он занимал – и императорский портрет, доступный взору подданных, воплощал прежде всего идею нерушимой государственной власти как таковой, а не индивидуальные черты того или иного самодержца. Личные черты конечно же в этих изображениях присутствовали, однако они были второстепенны до такой степени, что изображение одного василевса вполне можно было выдать за изображение другого, и это никого особо не смущало – ведь символически на этом портрете изображалось государство, а не конкретный человек. Показательна история с парадными мозаичным панно на хорах столичного храма Св. Софии, на котором была изображена императрица Зоя Порфирогенита и ее муж-император. Прославившаяся среди подданных своей страстью к плотским наслаждениям, честолюбивая и властная Зоя успела побывать замужем за тремя василевсами: Романом ІІІ Аргиром (1028–1034 гг.), Михаилом IV Пафлагоном (1034–1041 гг.) и Константином IX Мономахом (1042–1055 гг.). При этом изображение императора на мозаике оставалось неизменным – мастера меняли лишь надпись с именем правителя. Это хорошо видно по тому, как длинное слово «Константин» с трудом умещалось на месте прежнего соскобленного имени или имен.
Не правда ли, и сегодня ритуальное появление президента или диктатора (звания и титулы могут быть различны – да хоть бы царя или императора) на традиционном праздничном приеме или военном параде в столице или виртуальное присутствие правителя в каждом уголке государства благодаря телевидению выполняет ту же роль символической репрезентации власти? При этом особенно сильно она проявляется в тоталитарных или авторитарных государствах, постулирующих собственную уникальность, инаковость, особый путь и богоизбранность среди якобы враждебного международного окружения.
У иностранцев такая демонстрация исключительности и недосягаемого величия вкупе с пренебрежением ко всем окружающим предсказуемо вызывала раздражение, и они не жалели желчи, описывая ржавые устаревшие танки, то бишь, сообразно времени – обветшавшую униформу и оружие участвующих в параде. Лиутпранд Кремонский в «Отчете о посольстве в Константинополь» ко двору Никифора ІІ Фоки (963–969 гг.) так описал «ползучее чудовище» торжественного церковного шествия (проелевсин) в Константинополе в честь важного религиозного праздника, обращаясь к своему господину, императору Священной Римской империи Оттону І Великому (962–973 гг.): «Да не будет мне в тягость описать проелевсин, а моим повелителям узнать об этом. Огромная толпа торговцев и простого люда, собравшаяся в этот праздник для торжественной встречи и восхваления Никифора, заняла обе стороны дороги от дворца до Святой Софии, образуя как бы стену. В руках они держали уродливые тонкие щиты и убогие пики. Безобразие их шествия усугублялось еще и тем, что большая часть сброда шла во славу его самого босой. Так, мне думается, они предполагали еще больше украсить свое святое проелевсин. Да и придворные его, проходившие с ним сквозь толпу этой босоногой черни, были одеты в широкие и потрепанные от старости туники. Гораздо приличнее выглядели они в своих повседневных одеждах! Не было среди них ни одного, чей прадед надел бы эту одежду новой! Золотом или драгоценностями не был там украшен никто, разве что сам Никифор, который в императорском одеянии, взятом с плеча предшественника более крупного телосложения, выглядел еще более уродливо. Клянусь Вашим благополучием, которое мне дороже собственного, что парадная одежда одного из Ваших вельмож ценнее сотни и даже более подобных одеяний!»
Прямым следствием идеализации монархии как формы правления было также ставшее общим местом в византийской политической мысли рассуждение о добродетелях императора и его чиновников, благодаря которым ромейское государство может достичь процветания. Ведь вполне логично, что если невзгоды общества связаны с пороками и злоупотреблениями носителей власти, то и его процветание обеспечивается положительными качествами власть имущих. Среди множества важных позитивных качеств василевса особенно выделялись четыре главнейшие добродетели – справедливость, мудрость, мужество и целомудрие. Правитель должен был быть подобным философу мыслителем и созерцателем, обдумывающим, каким именно образом можно достичь благоденствия общества – евфинии. Василевс должен был быть прежде всего теоретиком, тогда как его соправитель считался уже человеком дела, практиком. Император Василий І Македонянин (867–886 гг.) отмечал в законе об обязанностях василевса: «Император являет собой воплощение законности и общее благо для всех подданных. Он никого не преследует, руководствуясь враждой. И никого не награждает по личному расположению, но раздает награды в соответствии с деятельностью каждого».
Однако на деле немногие правители, по мнению византийских философов, соответствовали идеалу. Михаил Пселл, историк и мыслитель ХІ в., считал, что василевсы по своим личным качествам вообще уступают обычным людям, поскольку их нрав меняется под гнетом тревог и волнений за державу. Впрочем, не в меньшей степени меняла правителей в худшую сторону и абсолютная власть, развращавшая их абсолютно. Никита Хониат писал: «Для большей части ромейских царей решительно невыносимо просто править, ходить в золоте, пользоваться общественным, словно своим, и обращаться со свободными, как с рабами, – они считают для себя крайней обидой, если их не признают мудрецами, людьми, подобными богам по виду, героическими по силе, богомудрыми, как Соломон, боговдохновенными руководителями, вернейшими каноном из канонов – одним словом, непогрешимыми судьями дел Божьих и человеческих».
Античные традиции и христианские идеи выдвигали к императорской власти требования, которым она должна была соответствовать для того, чтобы считаться законной. Власть императора не могла основываться на одной лишь силе и принуждении, она должна была опираться на добровольное подчинение подданных. В «Наставительных главах» диакон Агапит, священнослужитель VI в., подчеркивал, что власть должна находить понимание, поддержку и согласие повиноваться со стороны народа: «Царствовать, – по его утверждению, – следовало над добровольно повинующимися людьми».