Страница 37 из 52
— Вы монах, что ли? — полюбопытствовал Евгений.
— Старец я, и удивляюсь всему увиденному здесь.
— Здесь, как везде. А решают в столице, дедушка.
— Да-а. И сказано у пророка: «Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь — убийцы. Серебро твое стало изгарью, вино твое испорчено водою, князья твои законопреступники и сообщники воров…».
— Издалека идете?
— Ох, издалека. И дал мне Господь узреть грядущее…
Что-то проговаривая, старик скрылся среди деревьев.
— Позвольте, что вы сказали насчет грядущего?
Евгений устремился за ним, но монах словно сквозь землю провалился.
Тут художник спохватился и бросился обратно. Инны у могилы ее матери не было. Да, она была там, куда он должен был ее не допустить.
— Что это такое? — женщина дрожала, как от холода. — Ты знаешь, да?
— Пойдем отсюда, это просто случайное совпадение, — Евгений постарался сохранить спокойный, непринужденный вид.
— О чем ты говоришь? Ведь это же моя фотография — посмотри!
— Ну, может, это какая-то глупая шутка, — начал теряться художник.
— Какая шутка? Кто может так шутить? Кому это надо? — говорила она, жалобно всхлипывая. — Я же чувствую: что-то не так. Только не пойму что. Ну скажи, не лги мне.
Она медленно села на лавку у своей могилы и заплакала навзрыд. Он опустился рядом, уткнулся лицом в ее колени и закрыл глаза. На него нашло какое-то оцепенение. Ему вдруг стало казаться, что это он умер и его закопали здесь, под этой плитой, а она всегда была жива и сейчас пришла к нему на могилу.
— Пойдем домой, — наконец сказал он после бесконечно долго длившейся паузы.
— Ты мне не скажешь?
— Скажу. Пойдем домой.
Инна достала из сумки платок и зеркальце, стала вытирать лицо.
— Я боюсь, — вдруг сказала она.
— Чего?
— Не знаю. Но я очень боюсь. Я хочу, чтобы мы пошли ко мне.
— Зачем?
— Не знаю. Но я тебя очень прошу.
— Хорошо, но мы же хотели зайти в магазин.
— Нет, не сейчас.
Ему все же удалось затащить Инну в магазин, затем в другой, третий. И она выбрала себе ярко-синее платье. Потом он сказал, что уже поздно, что он устал, да и она, судя по всему, тоже, и что завтра они непременно пойдут к ней. И завтра же он расскажет ей о нелепой случайности, из-за которой ее посчитали погибшей. Потом они сидели у Евгения, и он старался всячески ее утешить, отвлечь от тяжелых мыслей. Когда он в очередной раз взял женщину за плечи, она вдруг отстранилась:
— Подожди.
— Никак не можешь отойти от пережитого потрясения?
— Дело не в этом, — она отрицательно покачала головой. — Вернее, не только в этом.
— В чем же еще? — Евгения начало одолевать смутное, но ужасное предчувствие.
— Со мною что-то происходит.
— Я понимаю, тебе трудно. Ты расстроилась, не знаешь некоторых обстоятельств, тебя это тревожит, угнетает.
— Не только это.
— Ну, что еще? Что?
— Что-то происходит с моим телом: оно как-то немеет, будто отмирает. Такое чувство, что я еще здесь и в то же время уже не здесь.
Евгений посмотрел в ее неподвижные, затуманенные глаза и ощутил чувство ужаса, от которого похолодело внутри.
— Так что? — гипнотизирующим голосом спросила женщина, глядя в его лицо остекленевшими глазами. — Может быть, ты теперь скажешь мне?
Художник понял, что попался — не надо было так откровенно пугаться.
— Это усталость. Ты перенервничала, вот тебе и нездоровится. Я вызову тебе врача, он пропишет лекарства. А пока тебе надо принять горячую ванну. Тебе сразу станет легче. Вот увидишь. Сейчас…
Он заметался по квартире, засуетился, не зная, что делать сначала — вызывать врача или готовить ванну. Наконец он заскочил в ванную, открыл краны, стал регулировать температуру воды.
Когда Евгений вышел из ванной, в комнате было пусто. Разум, кажется, отказал ему. Ничего не соображая, он метался по квартире, заглядывая всюду, где может поместиться взрослый человек, а затем и туда, где не поместится даже ребенок. Наконец эта горячка у него прошла.
— Этого не может быть, — шагая взад-вперед по комнате и часто жестикулируя, заговорил он. — Это мы — те, кто перемещается отсюда, — возвращаемся. Потому, что так задумано. А они — те, кто находится там, — могут переместиться только с нашей помощью, когда мы возвращаемся. Перемещение снова туда без этих препаратов, рамочек с шариком никем не предусмотрено, и потому невозможно. Тогда где же…
Он растерянно развел руками и вдруг схватился за голову. Затем бросился к выходу. Было уже темно. Моросил мелкий дождик. Комнатные тапочки не позволяли бежать в полную силу. Наконец один из них слетел с ноги. Второй Евгений сбросил сам. Улицы, улицы, улицы. Переулок. Мост. Разноцветные огни вокруг. Совсем близко тяжело громыхал вагонный состав. Ступеньки, ступеньки. На мосту — никого. Ну вот это место. Евгений перегнулся через перила, чтобы посмотреть вниз. Вдруг кто-то прыгнул на него сзади и опрокинул на спину. Охрину удалось подняться, но этот кто-то все еще висел на его плечах. Евгений захватил нападающего одной рукой за воротник, другой за предплечье и в падении вперед бросил его через себя. Тот крякнул и обмяк. Стоя на четвереньках и морщась от боли в колене, Евгений пристально всматривался в непривычно перевернутое лицо перед собой. Это лицо было ему знакомо, но он никак не мог понять, чье же оно. Наконец, до боли вывернув шею, чтобы увидеть лицо нападавшего в более привычном ракурсе, художник узнал Светлого.
— Чего тебе надо? — спросил Евгений, пытаясь подняться.
Но поэт снова крепко вцепился в него.
— Пусти! — вырываясь, крикнул Охрин. — Я же только посмотреть! Пусти!
Руки Светлого разжались, и Евгений снова припал к парапету. Поэт пристроился рядом.
— Никого там нет, — переводя дыхание, сказал он.
— Ты откуда взялся?
— Иду к тебе, а ты бежишь. Я кричу, а ты не слышишь, — лаконично объяснил Светлый. — Хотел сказать, что тебя Драпов разыскивает.
Утром Евгений проснулся с тяжелой головой и с предчувствием чего-то не менее ужасного, чем исчезновение Инны. Солнце давно встало. Звонок в дверь заставил художника вздрогнуть. Открыв, он увидел взъерошенного и возбужденного Драпова. Глаза ассистента подозрительно блестели.
— Все-таки я нашел вас! — воскликнул Генрих, пытаясь без приглашения протиснуться в квартиру.
— Зачем? — спросил Евгений, придавливая его дверью.
— Вы не представляете, насколько это важно.
— Для кого?
— Для вас, для нее, для меня — для всех.
— Черт с вами, входите.
Евгений отпустил дверь.
— Она здесь? — украдкой спросил Драпов, проходя и осматривая помещение.
— Вы пришли спрашивать или рассказывать?
— Хорошо, — согласился ассистент.
Он подошел к столу, налил из графина полный стакан воды и жадно выпил.
— Хорошо, — повторил он, с размаху плюхнувшись в кресло. — Все по порядку.
— Да уж, пожалуйста.
— Они его повесили, — начал ассистент и, подумав, уточнил: — Партизаны повесили Шурина.
Он пристально посмотрел на Охрина, но лицо художника осталось непроницаемым.
— Он никогда не рассказывал мне всего, — продолжал Драпов. — До многого мне приходилось докапываться самому. Но ответов на некоторые очень важные вопросы я так и не узнал. И тогда я рискнул. После долгих попыток мне с помощью одного нашего пациента удалось переместиться. И я нашел его. Чему вы улыбаетесь?
— Я вдруг подумал, что при перемещениях я, вы и кто угодно другой могли в своем прошлом встретиться с собой.
— Нет, доктор сказал, что это невозможно.
— Почему?
— Не знаю. Он так сказал. Впрочем, я думаю, Шурин и сам до конца не понимал, что он открыл, и не знал всех нюансов этих… перемещений. Так вот, когда я нашел Шурина там… ну, в прошлом, я ему ничего не сказал о том, что с ним случилось. Но он как-то почуял неладное, догадался почему-то. И вот, когда у меня началось обратное перемещение, Шурин вдруг бросился ко мне, обнял меня крепко-крепко и не отпускал до тех пор, пока мы с ним не переместились. Но даже этого ему не надо было делать, потому что вместе с нами переместилось восемь случайных прохожих, находившихся от нас не менее чем в десяти шагах. И самое страшное: вместе с ними переместился телеграфный столб.