Страница 5 из 7
Так как же Он возлюбил нас? Разве мы можем проникнуть в божественную любовь, изведать ее как состояние? Представить ее на свой, человеческий манер? Или божественную любовь мы уже переживаем как изначально данное нам блаженство жизни? Нет, все это очень далеко от нас…
Однако Иисус выразил свою любовь через событие своей смерти: Он возлюбил нас ДО СМЕРТИ. Движимый этой любовью, он предал Себя на позорную мучительную смерть ради утверждения любви. Только так Любовь переступила неодолимый порог смерти, сделалась больше последней. Только так Любовь стала единством, ибо здесь ей пожертвован один. Павел призывает каждого почитать «один другого высшим себя» (Фил.2,3–4). («Я хочу быть с тобой! И я буду с тобой!..» – мы помним эту «острую бритву»).
Поэтому через Иисуса любовь стала Абсолютом. Безграничностью. Альфой и омегой бытия. Иисус же – сияние этих альфы и омеги в человеке. Поэтому верить в Христа – это уметь любить сущее. И если есть любовь в человеке, то он не останется «без успеха и плода в познании Господа нашего Иисуса Христа» (2 Петр.1,5–8). Вера как некоторое насильственное трансцендирование (выход за пределы наличного мира) снимается в переживании реальной любви к реальному.
Религия, уже отмечалось, – проецирование содержания человеческой жизни в плоскость трансцендентного – абсолютного, вечного, надмирного, сверхчувственного; и в трансцендентной плоскости христианства содержание человеческой жизни отобразилось как ее смысл, заключающийся в любви к человеку. Нельзя сказать, чтобы этот смысл сформировался именно и только в христианстве. Этот смысл уже был предугадан античной философией. В своих сентенциях о человеколюбии отцы церкви всецело опирались на этические идеи стоиков, иногда повторяя их дословно, но плагиат сознательно замалчивался, поскольку в отношении язычества идеологи христианства установили границу отвержения. Однако эта граница заключается не в разглагольствовании отцов церкви или языческих философов на предмет человечности, а в том факте, что Христос сделал Любовь своей жизнью, самим Собой, сделал Любовь реальным Событием. Явил, «показал» Любовь Собой. Я не знаю, могут ли искренне верить в Христа те, кто никогда не стремился «положить душу свою за друзей своих» (Ин. 15,13), не проявлял, не хотел сердцем, не был готов к самой настоящей жертвенности.
Две тысячи лет назад была открыта эта простая и грандиозная формула: смысл человеческой жизни равен любви. Но на уровне социального бытия нет перемен – здесь человечность так и остается подавленной бесчеловечностью, обретающей все новые и все более изощренные формы, опредмеченные в оружии массового уничтожения как военно-технического, так и культурно-манипулятивного (идеологического) толка. Печальный исторический опыт европейских народов свидетельствует о том, что «формула Любви» не присутствует и не может присутствовать на уровне социальной жизни, заданной логикой множественности и власти, логикой ненасытного обогащения.
«Формула Любви» есть формула личной жизни. Именно здесь проявляется магнетическое влияние этой формулы, без ее воплощения личная жизнь может быть какой угодно «содержательной» и одновременно бессмысленной, пустой и тщетной. И люди ищут: кто – слепо, кто – прозревает маяк, свет которого брезжит в тумане. Некоторые чудаки, сумевшие выразить свое основное стремление, называют предмет поиска – «абсолютный брак» (в замечательном романе А. Мердок «Море, море» главный герой (которому за 60, он познал мир, творчество, славу) понимает, что ничто и никто, кроме поистине любимой единственной женщины, не может наделить смыслом его жизнь, сделать целостной его личность: «ошеломить ее смирение силой моей любви, но самому стать смиренным и предоставить ей, в конечном счете, утешить меня и вернуть мне мое “лучшее Я”».) И все же «абсолютный брак» следует объяснить скорее не из литературы, а – из жизни. Валерия Дмитриевна Лиорко (жена Пришвина): «В мою загубленную жизнь пришел художник, понявший смысл этой жизни и страстно, убежденно пожелавший ее оправдать»5.
То есть, «Формула любви» – это формула личных, интимных, не усеченных отношений, где собирается, восполняется, созидается личность каждого. Где двое любящих, там и Бог, который есть Любовь. «И всякий любящий рожден от Бога и знает Бога» (1 Ин.,7–8).
Однако плоскость трансцендентности (надмирности, сверхчувственности, абсолютности и бесконечности бытия) не может отражать любовь как смысл человеческого бытия, не удаляя (не очищая) любовь от самой жизни, не делая ее самодовлеющей абстракцией. И вот уже Августин Блаженный, крупнейший представитель и завершитель латинской патристики, подобно платоникам, подразделяет любовь на земную, нечистую, плотскую, увлекающую человека ко всему преходящему, а в результате – в глубины ада, то есть любовь-вожделение, и на любовь святую, которая поднимает человека к высотам, воспламеняя жажду вечного, непреходящего, неумирающего. Святая любовь возносит на небо. Объясняя новозаветные идеи любви к личному Богу и к ближнему человеку, Августин постоянно утверждает, что любовь к людям не самодостаточна, она лишь путь к Богу. «Любовью я называю, – пишет он, – стремление души наслаждаться Богом ради него самого, а собою и ближними – ради Бога, вожделением же – стремление души любить себя и ближнего, и всякий иной предмет не ради Бога». И поскольку сердце – инструмент любви, постольку оно должно отвечать возможности святой, духовной любви, и поэтому должно быть чистым. Истинную чистоту сердца усматривает Августин не в ритуальной культовой чистоте (как у древних евреев), а в духовном смирении, уничижении и в послушании. Чистое сердце любит всепрощающей любовью.
Это, конечно, потрясающе красивая абстракция, ибо что это значит для человека: наслаждаться Богом ради него самого? Кто (не рассуждал, а) жил в святой любви и прошел этот путь до конца? Может ли всякий идти этим путем? Ведь Христос явился не ради избранных, но ради всех. На избранничество же мы определяем себя сами.
Если верно, что в святой любви надо ЖИТЬ, то святая любовь, имеющая своим результатом единение с Богом, не может оставаться совершенной абстракцией, всякая любовь, согласно своей природе, заключает удовлетворение, усладу чувств. Поэтому абстракция святой любви требовала своего чувственного выражения и была раскрыта как «духовная эротика», притязающая полностью подменить собой эротику телесную.
Книги Ветхого Завета включают множество мотивов вожделения и плотской любви, в отношении которых в период византийских отцов наступило время «одухотворения». Особой виртуозностью в деле «одухотворения» ветхозаветной эротики отличался Григорий Нисский, посвятивший большое сочинение разъяснению «Песни песней Соломона». Под невестой, вожделеющей в Песне песней своего жениха («Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина»; «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя») Григорий увидел человеческую душу, стремящуюся к слиянию с Богом (женихом). Поэтому якобы дева без стыда объявляет о своей страсти к жениху, о вожделении его красоты, о желании насладиться его лобзанием, мечтает пустить его в свой «виноградник» и напоить сладким вином. Все страстные, эротические элементы сцен в Писании («уста», «сосцы», «лобзание», «ложе» и пр.) лишь рисуют образ духовного брака души с Богом.
Именно они, воссоздающие «божественное брачное ложе», в высшей степени полно выражают таинства Божественного Эроса. И «любомудрие Песни песней высотой учения превосходит Притчи и Екклесиаст», которые являются лишь ступенями к Песне.
Таким образом, Григорий Нисский научил человечество в понятных страстных образах читать о том, что совершенно противоположно этим образам и совершенно непонятно, и как будто уже убедил в необходимости отвратиться понятного и заменить его непонятным и запредельным.
5
из автобиографического романа В.Д. Лиорко «Невидимый град». Цит.: по телепрограмме «Больше, чем любовь» (канал «Культура» 12.07.2005).