Страница 1 из 7
Предисловие
Обычно мы склонны распространять понятие любви на брачное поведение у представителей биологических видов. Однако такое поведение задается генетическими программами продолжения рода. Эти программы могут быть самыми различными, соответствуя многообразию живой природы, создающей в своей лаборатории бесконечные вариации способов существования. Так у аистов и лебедей образуются пары на долгие годы, при этом лебедь может воспитывать чужих птенцов по причине тайной измены супруги; аисты же больше привязаны к гнезду, нежели к партнеру, которого не узнают «в лицо». Воробей обычно живет на две семьи, а кулик-плавунчик один выращивает птенцов, потому что самка, отложив яйца, навсегда оставляет гнездо, улетая на юг. При всем многообразии, программы продолжения рода стратегически разделяются на два типа: создание супружеских пар и покрытие максимального количества самок лидирующим самцом. К примеру, самцы тетеревов и глухарей из года в год прилетают в одно и то же место, где начинают токовать – демонстрировать свою красоту и силу в выступлениях и драках. Скоро там появляются самки, наблюдая зрелище, они выбирают победителя состязания и ложатся перед ним на землю. Самец быстро и технично спаривается с 10–15 самками, после чего те сразу же улетают строить гнездо и откладывать яйца. Последнюю стратегию мы не склонны называть любовью, рассматривая ее как чистую форму инстинкта размножения. Однако брачное поведение, направленное на образование супружеской пары несмотря на то, что оно в полной мере обеспечено биологическими программами, мы склонны ассоциировать с любовью. Возможно, биологическое супружество заключает некоторое преимущество в эволюционном процессе, что мы ощущаем интуитивно. Или мы просто экстраполируем свои ценности на природный мир. Но следует признать, что программа продолжения рода с образованием постоянной пары и обеспечивающие её нейробиологические механизмы притяжения, интимной близости, ласки, заботы достались человеку как продукт биологической эволюции. Однако культура, будучи способом человеческого существования, не только приняла биологическое наследство, но со временем трансформировала его в феномен романтической любви, что мы понимаем как нейробиологическую программу брачного поведения, опосредованную отвлеченным содержанием, которое воспроизводит постоянно меняющиеся культурные смыслы и диспозиции. Наше повествование посвящено тому, как формировалось духовное содержание романтической любви, как кристаллизовались ее смысловые грани в поле европейской культуры1.
Маленький культурологический очерк… про человека и его любовь…
Человек – существо социальное, иначе никаких человеческих смыслов это существо не имеет.
Качество социальности определяется в рамках конкретного временного промежутка. Ученые ухватывают это качество, производя «типологизацию обществ», и, прежде всего, по основанию способа, с помощью которого члены общества добывают средства к существованию. Естественно, проблема выживания: обеспечения себя пищей, одеждой и жильем – первична. И то, как люди решают эту проблему, оказывает определяющее влияние на все другие стороны их жизни и формирует конкретную культуру – смысловой способ бытия.
Каждый принадлежит культуре – той, которая отразилась в нем, – глобальной; локальной; маргинальной; культуре как недостаточности самой себя. Каждый живет этой отраженной культурой, вмещая в ее форму окружающую действительность.
Мы проследим «историю любви» – как она стала возможна в горизонте социальности и культуры. Нам придется уподобиться Гегелю в его предельно абстрагирующем взгляде на глобальный исторический процесс, однако это не является бесполезным. Нам следует ясно понять, что наши представления и действия не столько обусловлены нами, сколько являются функцией социальной среды, где мы обитаем, либо же подчинены той силе, что движет историю и слагает хаос событий в единый путь человеческого познания. Посредством метафизики («метафизика», в отличие от «физики», как известно, отвечает на вопрос: не «что» происходит и «как», а «почему» происходит?) мы должны опознать хотя бы один универсальный вектор социальной реальности, который устремляет нас самих.
Сексуальные отношения в архаических обществах
Итак «типология обществ» – по способу добывания средств к существованию – включает:
общества охотников и собирателей – это самая ранняя форма организованной социальной жизни. Люди выживают благодаря охоте и сбору съедобной пищи. Поскольку эти способы добывания пищи быстро сокращают запасы животных и растений в данной местности, люди постоянно находятся в движении. Формы социальной организации чрезвычайно примитивны и «естественны», их источником являются родственные связи по крови или браку, то есть, это еще вполне себе биологические сообщества;
огороднические общества – примерно 10 тыс. лет назад люди научились выращивать растения для собственного пропитания. Мотыга – основа для возникновения огороднических обществ. Люди расчищают участок земли по подсечно-огневой технологии, выращивают урожаи в течение двух-трех лет, а затем, когда почва истощается, переходят на другие участки. При эффективном способе ведения хозяйства возможно получить излишки – более того, что необходимо для выживания. Эти излишки становятся фундаментом для: а) социальной стратификации; б) специализации некоторых экономических, политических и религиозных ролей; в) военных действий; г) усложнения элементов культуры. Верхний предел большинства огороднических общин составляет примерно 3000 человек.
Основная форма культуры, способ смыслового бытия этих обществ (как охотников и собирателей, так и огороднических) – МИФ. В отличие от более поздних разновидностей мифа (религиозного, политического, социального, масскультурного и пр.) назовем его ОНТОЛОГИЧЕСКИМ МИФОМ, поскольку в данных обстоятельствах он был способом организации жизни сообщества. Онтологический миф не являлся результатом сколько-нибудь сознательного индивидуального творчества, его продуцировала община – коллективный безличный субъект, – создавая программы жизнедеятельности для своих членов.
Миф – это «культурный инстинкт». Инстинкт животного – генетически и нейробиологически заданная программа, которая определяет его взаимодействие со средой существования (стадом, стаей, непосредственно природной средой), сохраняя подвижное равновесие животного и среды, объединяя их в одну систему. Миф – такая же полная поведенческая программа, но которая задает человеческого индивида как элемент социума, поскольку не индивид, а социум уравновешивается с природной средой. Миф обеспечивается языковыми и символическими механизмами, имеющими нейробиологические корреляты.
В мифе форма социума проецируется на индивида и на всю объективно-вещественную природу, которая понимается по аналогии как иерархия родственных и враждебных сил. Природа «поддерживается» (интерпретируется) в форме своей общины, поскольку, в свою очередь, природа призвана обеспечивать, подтверждать, оправдывать устройство этой кровнородственной общины. Поэтому «первые лица» (жрецы, цари-жрецы) несут ответственность не только за общину, но и за природу. Природа «требует» правильности общинной жизни, регулярности сакральных ритуалов, посредством которых община утверждается в области природы, предупреждая природные катаклизмы. Природа «требует» и могущественного, сильного вождя, как того, кто способен ее укротить и умиротворить. Вождя, становящегося малосильным, следовало заменить на другого – более соответствующего своей обременительной роли.
Сама община покоится на предках и отцах, культ которых непререкаем, ибо они воплотили собой предел мудрости, всезнания и добродетели. Образец успеха и благолепия, случившийся в прошлом, подлежит почитанию и постоянному воспроизводству, чему, собственно, и равна духовная (смысловая) жизнь общины. Миф рассказывает о сотворении мира, дает модели поведения, определенно и полно регламентирует социальную и частную жизнь, производство и ремесла. Являясь кладезем знаний регламентирующего и инструктирующего характера, миф позволяет накапливать только то знание, которое вписывается в его горизонт, не принимая ничего чуждого. Миф не дает почвы для «немотивированного», «пустого» вопрошания и проблематизации сакрального знания. В отношении индивидов, зараженных вирусом сомнения и беспричинного беспокойства, существовали особые предустановленные механизмы ликвидации, например, при ритуале инициации такие «нестандартные» выбраковывались руками «первых лиц»: погибали, не выдерживая священных испытаний, «по воле богов» или «злого рока». Поэтому община всегда сохраняла свою однородность при полном отсутствии сомневающихся и инакомыслящих.
1
Тема разрабатывалась в рамках сайта автора «Одиночество: интернет-журнал исследования проблемы» (раздел «Виоль д'амур / Viole damour») (http://www.lament.ru (закрыт автором в 2009 году))