Дом Немилосердия

Не знаю, откуда во мне взялась та сила, с которой я заколотила по стене кулаками. Руки снова обожгло резкой болью, а бинты съехали и повисли на запястьях, но я, словно сумасшедшая, продолжала избивать стену – с такой же яростью, с которой я до этого крушила зеркало. Удар за ударом, секунда за секундой – несколько секунд, во время которых перед глазами вспыхивали огненные круги, а по гладкой стене текли красные полоски. Несколько секунд длиной в тысячи лет от основания мира – а затем Илай, подскочив сзади, схватил меня и толкнул на землю.

- Ты! – крикнул он скорее испуганно, чем злобно. – Что ты творишь?!

Я запрокинула голову и беззвучно взвыла, так, что голосовые связки должны были порваться, не выдержав спазма. Мне было уже плевать. Плевать на все, на всех, на весь этот дом с его интригами за каждым поворотом, на чужие грязные тайны. Я не смогла, я проиграла бой. Я не смогла их защитить. Командование Гарнизона снова победило, и было уже неважно, кто стоял у руля... И в этом все-таки была моя вина. Я снова поставила свои личные интересы выше спасения людей. Я пошла разбираться с Шарпом, не понимая, чем обернется для него этот удар – и что это будет означать для всех нас. Дышать, дышать, дышать... Воздуха не хватало, а каждый вдох причинял физическую боль. Я превращалась в боль – в ту боль, которую хотела причинить другим. Другому. Не себе.

- Тара, - Илай опустился на пол рядом со мной. – Успокойся. Ради всего святого, успокойся уже! – Его руки тряхнули меня за плечи. – Этим ты не поможешь. Так никого не спасти.

- Никого уже... не спасти... - прохрипела я и прижалась к нему. Меня трясло, как в лихорадке. – Это все я... мы... мы не смогли... не уберегли...

- Это дело рук Рамирес! – Он снова повысил голос. – Ни ты, ни я – никто не виноват! Я не позволю тебе, - его шепот обжег кожу у моего уха. – Я не позволю тебе хоронить ни себя, ни их. Ничего еще не кончено. Ни-че-го!

- Да что ты сделаешь... - протянула я осипшим голосом.

Кровь стекала на пол, капала на нашу одежду. То, что я обрела – в крови. То, что я потеряла – в крови. Ее печать стояла на всех наших судьбах – печать двух красных крыл. Мы сами стали Трибуналом, и отныне только мы могли осудить самих себя. Дверь, подарившая надежду, осталась за стеной, которую было не разбить и не сокрушить, но я была готова лечь под этой стеной и умереть, защищая то, что находилось по ту сторону. Как будто только это мне и оставалось. Спектакль подходил к концу, и переписывать сценарий было поздно.

Мы сидели на полу, прислонившись к стене, и смотрели в пустоту. Илай поднял руку и коснулся ею моей щеки, а я, забыв о боли, медленно протянула ладонь и провела ею по его лицу, словно слепая, что пытается запомнить черты лица любимого хотя бы на ощупь. На щеках Илая и его губах остались красные следы, но он никак не отреагировал. Он лишь прищурился и вгляделся в мои глаза, вгляделся так, как будто там была черная дыра и она затягивала его с каждой секундой. Я потянулась к нему и коснулась губами его губ – долго-долго, как если бы от этого прикосновения зависело мое дыхание. Он – все, что у меня оставалось. Он мог заменить весь мир, но никто не мог заменить его. Я могла потерять весь мир, но я не хотела потерять его.

С того момента время как будто свернулось в петлю, закрутилось тугой спиралью и распрямилось, как пружина. Необратимость брала нас в плен с каждой секундой, и все, что я пыталась делать начиная с того дня, неумолимо сбрасывало весь мир до исходной точки, а меня возвращало к концу. Касси ничего не знала – я снова погружалась в темные воды обмана, пытаясь хоть чем-то, хоть как-то уберечь хотя бы ее. А в голове все снова и снова эхом звучали слова Шарпа – «ты бы убила, чтобы доказать, что ты права?». Это тоже было правдой. Но даже он остался далеко-далеко, как будто и он находился за той глухой стеной, на которой стояла метка моей крови... Ничего нельзя было изменить. Включая то, что мои мама и брат так и не получили приглашения на родительский день шестого октября.

Шестое октября свалилось, как снег на голову, и я очнулась только за день до этого. Все вокруг бегали и суетились – девчонки перебирали наряды, парни перебирали девчонок, выбирая тех, с кем они могли бы смотреться выгоднее. Пару раз мимо меня промчались Логан и Амира – та самая, из-за которой мне пришлось бросить танец и столкнуться с Илаем Морено. Тогда, на вечеринке для посвященных, все казалось таким простым... Внутри меня сидела ноющая боль. Я видела лица тех, кто, как и я, оказался за бортом, но наши ощущения были диаметрально противоположны. Они страдали, что не увидят своих родных – я же загнала эту боль глубоко вовнутрь, понимая, что все равно не смогла бы смотреть им в глаза. Да и что бы я могла им сказать? Что на мне лежали судьбы семи десятков людей, а я их не уберегла, и все потому, что выясняла отношения с мужчиной, которому совсем недавно радостно вешалась на шею?..

Пятого октября, за десять минут до отбоя, у меня зазвонил телефон. Я тут же подорвалась с места и выскочила в коридор, всем сердцем умоляя небо, чтобы этот абонент ошибся номером. Но этого не случилось – на дисплее высветилось имя, и я прислонилась к стенке, не зная, как я выдержу этот разговор.

- Привет... мам.

- Привет, - сказала она тепло и нежно, как и полагается матери, которая уже два месяца не видела своего ребенка. – Ты как?

- Я... нормально, - соврала я. – Прости.

- Ты про приглашение? – За эту грусть в ее голосе я была готова казнить себя на месте. – За что «прости»? Что-то случилось?

«Да так, ерунда. Просто я влюбилась во взрослого мужчину, который обманул и предал меня, а потом по вине нас обоих был подписан смертный приговор семидесяти невинно осужденным, среди которых брат моей лучшей подруги – которая мне как сестра – и сестра моего парня, у которого, в свою очередь, личные счеты с тем мужчиной. Ах да, и еще кое-что: твоя дочь – несостоявшийся лидер подпольной революции, способной уничтожить Гарнизон до основания. Ты это хочешь услышать, мам? Я что-то сильно сомневаюсь».