Опечатки

Хотел бы я сказать, что ставил перед собой какую-то цель, когда начинал писать книги о Плоском мире. Я просто думал, что это будет весело. В начале восьмидесятых издавали очень много плохого фэнтези. Правда, хорошего тоже, но все-таки в нем было слишком много черных или еще каких разноцветных властелинов. Я решил, что над ними надо немного подшутить. В результате появились «Цвет волшебства» и «Безумная звезда». Потом оказалось, что они продаются. Это меня очень удивило. Тогда я написал «Творцов заклинаний». Треть этого романа я сделал за одни выходные. Это случилось после того, как одна из атомных электростанций, на которой я был пресс-атташе, взорвалась. Ну, то есть не совсем взорвалась. Ну, немножко. Она, как бы это сказать, протекла. Чуть-чуть. Вы бы и не заметили. И никто не умер. Честное слово.

Просто я нервничаю из-за восьми лет работы пресс-атташе в атомной индустрии. Я никогда не видел настоящей ядерной аварии, но кое-что, с чем мне приходилось сталкиваться, еще хуже. С моей личной точки зрения.

Например, один человек пришел на атомную электростанцию в день открытых дверей и оказался слишком радиоактивным, чтобы его можно было пустить внутрь. На него среагировала машина, которая не должна пищать. По идее, она пищит – а лучше не пищит, – только когда человек уходит. Тут возникла проблема. Если человек прошел через рамку, которая не должна пищать, и она запищала, Комитет по вопросам здравоохранения и безопасности будет спрашивать, пищал ли он на выходе. И придется доказывать, что свой писк он взял с собой.

Как оказалось, накануне он разбирал авиационный высотометр времен Второй мировой войны на кухонном столе – ну, так в Британии развлекаются, – и все руки у него были в чистом радии. Так что мы его почистили и отправили людей в аккуратных белых костюмах забрать его столешницу и отнести ее в хранилище низкоактивных отходов. Мало каким кухонным столам так везет.

Да, кстати, я тут подумал. Если ты много общаешься с инженерами, невозможно не расхохотаться при словах «три полностью независимые отказостойкие системы». Я всё знаю о так называемом «факторе Фреда».

Он работает так. Кто-нибудь решает, что нужно построить атомную электростанцию. Ее проектируют ведущие технические архитекторы. Подсистемы разрабатывают квалифицированные инженеры. Подподсистемы – другие квалифицированные инженеры. Постепенно мы доходим до Фреда. Фред – неплохой парень, и плохим работником его тоже не назовешь. Он просто невинная жертва людской самонадеянности.

Фреду дали задание, инструменты и сказали, что у него есть час. Он должен подключить три полностью независимые – по идее – отказостойкие системы. Он делает, что ему сказано, и они действительно независимы, если не считать одного очень важного проводка в каждой системе, который проходит сквозь стену и идет на пульт управления. Фред сидит и думает: «И зачем мне сверлить три дырки, если одной хватит?» Он вынимает дрель, сверлит в стене одно отверстие и просовывает в него все три провода так, что они оказываются прямо под Остроугольным стеллажом «Рога и копыта», в отсеке, где очень маленький погрузчик переставляет очень много вещей. И вдруг однажды все три системы разом отказывают, к невероятному удивлению всех, включая Фреда.

Пока я работал в этой индустрии, инциденты типа «Фред» происходили регулярно. Например, невозможно, совершенно невозможно, слить радиоактивные отходы в туалет. Но Фреду об этом никто не сказал. И однажды после тяжелой рабочей недели он, моя верхнюю часть реактора, выливает ведро того, что считает грязной водой, в унитаз. И так получается, что дозиметристы, проверяя сточный колодец, слышат, как щелкает счетчик Гейгера. И где-то в колодце обнаруживается крошечный кусочек железа.

К сожалению, как раз перед тем, как они всё это проделали, огромный танкер уже забрал изрядное количество шлама сточных вод и отвез в большой резервуар местных очистных сооружений. Это еще неплохо. По крайней мере, они никуда не уехали. Но как найти несколько малюсеньких – меньше горошины – сварочных брызг, которые не слишком-то и радиоактивны, в восьмидесяти тысячах галлонов дерьма? Просто нащупать их не получится.

Собрали комиссию из работников очистных сооружений и атомной электростанции. Очень интересно было сравнивать концепции опасности и риска. Ядерщики говорили: «Мы всё знаем о радиации, мы найдем отходы, их легко обнаружить, это не проблема, но это же дерьмо!» А очистники: «Ну да, дерьмо, мы привыкли к дерьму, мы его едим и пьем, но ядерные отходы!»

В конце концов они придумали гениальный ход: всё это закачали в танкеры, отвезли на угольную электростанцию в центральных графствах и сожгли. Пепел положили на конвейерную ленту и прогнали под счетчиком Гейгера. Он засек три крошки железа, которые сохранили слабую радиоактивность, и на этом всё закончилось. Я был впечатлен. Столько усилий потребовалось для поиска этих крошек, которые были куда менее опасны, чем тот высотометр. Их поиск – вопрос скорее чести, чем безопасности. Вопреки распространенному мнению, ядерщики очень стараются не выпускать всякие опасные штуки в мир.

Я говорил с человеком, который перевозил эти отходы на танкере. Я спросил, боялся ли он. Он ответил: «Не особо. До этого я вез креветок, просроченных на три месяца. Вот это было страшновато».

Все, принимавшие участие в операции – включая меня, я ведь отвечал за взаимодействие с прессой, – получили маленькие неформальные сертификаты на память о приложенных усилиях. Инженеры склонны к весьма изысканному юмору, поэтому сертификаты были напечатаны на темно-коричневой бумаге.

А еще раз… Я не помню точно, что конкретно случилось и на какой конкретно станции, но Фред что-то опять сделал. Я весь день отвечал на звонки и был на таком взводе, что пришел домой вечером в пятницу, открыл компьютер и приступил к работе. Утром воскресенья моя жена прокралась наверх, сохранила файл и уложила меня в кровать. Это была последняя треть «Творцов заклинаний».

Я решил как можно скорее уйти из индустрии. Общения с прессой там было столько, что у меня мозги кипели. Кроме того, первые книги о Плоском мире продавались достаточно хорошо, чтобы у меня появилась такая возможность. Я уведомил их за месяц. Попрощались мы очень мило, мне подарили статуэтку из тусклого серого металла, которой я очень дорожу и держу у кровати, потому что она позволяет не включать свет по вечерам.

Я уволился… и начал писать больше. Возможно, новый рабочий темп привел к тому, что теперь я принимаю таблетки от давления. Если я не писал, я впадал в ужас. Я дошел до того, что я начинал новую книгу в тот день, когда заканчивал предыдущую. Одно время я писал по четыреста слов чистовика каждый день. Если книга заканчивалась через триста, я писал сто слов для следующей. Никаких оправданий. Умер мой дед, я поехал на похороны, написал четыреста слов. Рождество, послеобеденный сон, четыреста слов. Я жил так многие годы, потому что был твердо уверен, что если ты ничего не пишешь в этот момент, то ты и не писатель вовсе. Ты мошенник. К тому же я думал, что если прекращу писать, волшебство пропадет. И я добился кое-какого успеха. Книги продавались очень хорошо. «Мор, ученик Смерти» занял второе место в списке бестселлеров. Роман «Посох и шляпа» – первое, и он продержался в этом списке три месяца. И тогда я вошел в моду, из которой не вышел до сих пор. Я потерял счет проданным книгам. Я слышал цифру пятьдесят миллионов, в сорока пяти я уверен. Сложно уследить. Очень много книг, переводов, переизданий и прочего.

Проблемы были с Америкой. Кое-кто из вас видел, как я вчера на коленях умолял о «Хьюго». Я всегда мечтал стать стендап-комиком и готов на всё, лишь бы рассмешить публику. Хотел бы я получить «Хьюго»? Какой же почетный гость «Ворлдкона» без парочки премий? Я понимаю, что до этого меня считали недостойным, потому что ранние мои книги в США печатали в неправильном порядке, без корректуры, нарушая сроки, ставя на обложке неправильное имя… И так далее. А еще меня печатали и не говорили, что напечатали, и довольно часто. К девяносто восьмому году мне всё это так надоело, что я был готов официально передать права на публикацию в США британскому издателю, потому что некоторые из вас… а то и все, как мне думается, участвовали в переброске десятков тысяч британских книг в Америку, потому что не хотели ждать американских изданий. Моих издателей это совершенно не волновало.