Страница 7 из 17
Я осмотрел раненого норчонка: его лапка была отечной, пальчики покрыты толстой корочкой, так что сразу было не разобрать, сохранились ли коготки. На мордочке, самый носик-пятачок тоже покрывала буроватая корочка из запекшейся крови, один глаз полностью заплыл от образовавшегося отека. Так что невозможно было судить о том, поврежден ли сам глаз. Однако аппетит у раненого кутенка был отменным, что вселяло надежду на выздоровление.
Назвали мы маленьких норок Чук и Гек. Чук черный, а Гек имел более светлый окрас. У каждого складывались свои предпочтения в еде: Чук любил рыбу, а Гек — куриную печенку. Чук иногда пытался отобрать еду у раненого Гека, но тот не отдавал своей порции. Он угрожающе рычал, и, быстро развернувшись, прятал от своего братца любимую печень.
Прошло два-три дня, и мы поняли, что дальше оставлять кутят открытыми нельзя: они стремительно начали осваивать окружающую территорию. Я купил большую клетку, предназначенную для содержания морских свинок. Клетка была просторной. Внутри ее даже имелась специальная комнатка-спальня, в которую норчата с удовольствием заползали, чтобы подремать днем. Мы наблюдали, как день за днем растут наши питомцы, как забавно играют они после еды, как купаются в корытце с водой.
Норки растут очень быстро. И мы это заметили. Уже через несколько дней их было не узнать: шерстка стала блестящей, лоснящейся. Они привыкли к новым условиям, к нашим рукам. Когда я убирал клетку или менял воду, Чук игриво прикусывал мне палец, но так, немножко, совсем не больно. Он позволял брать себя на руки, и вел себя очень спокойно в моих ладонях. А вот Гек, возможно, боялся, что ему могут причинить боль, на руки сначала не шел.
Прошло две недели. Чуку и Геку стало тесно в клетке: им не хватало простора для игр, и мы переселили норчат на балкон-лоджию, отгородив ее от квартиры высоким заборчиком из каких-то досок, фанеры.
К нам приехали тележурналисты, чтобы снять сюжет о норках. Девушка-тележурналист спросила меня о том, что мы собираемся делать с норками дальше? Тут я и сам задумался: что же делать с ними, когда они подрастут? Мне уже приходила мысль содержать этих питомцев дома. Я знал, что норки хорошо привыкают к жизни в квартире рядом с человеком. Но особо меня такая мысль не грела. Во-первых, для содержания в квартире выращивают специальных домашних норок, а эти все же — дикие. Во-вторых, через месяц приедут ко мне внуки, и они (я это знаю наверняка) будут доставлять малышам-норчатам много неприятностей.
Я позвонил своему другу, работающему егерем, рассказал о найденных норочках, попросил у него совета. Он, как опытный специалист, посоветовал выпустить норок в природу, но нужно найти такое место, где рядом есть ручей. Место это должно быть труднодоступным, потому что норки, уже привыкшие к рукам, могут выйти к людям. Он уверил меня, что с двухмесячного возраста норки способны сами себе найти пропитание в лесу.
Мы перестали брать кутят на руки, не разговаривали с ними, чтобы они отвыкли от голоса человека: готовили их к самостоятельной жизни в лесу. А там помощников нет. Чук и Гек будто поняли, что от них требуется, и через пару дней стали прятаться от нас, как только мы появлялись. Мы перестали нарезать еду маленькими кусочками, а давали, например, рыбу целиком.
И вот пришло время, когда мы с дядей Федором увезли уже подросших и окрепших норчат в тайгу, к избушке нашего друга Олега Ивановича. К этой избушке можно добраться на лодке только в большую воду, в половодье по ручью, который впадает в реку Обь. В конце лета ручей пересыхает, и от берега Оби нужно идти пешком. Место это отдаленное от сел и городов. Нужно было спешить, чтобы успеть отправить наших питомцев туда на лодке, пока вода не упала. В тот год вода держалась долго, и мы ближе к концу июля вывезли Чука и Гека на вольные хлеба.
Это уже были крепкие зверьки, мало отличающиеся от взрослых норок. Шерсть их лоснилась на солнце. Корочки, покрывавшие ранки Гека, сошли. Глаз оказался неповрежденным, что радовало нас. На раненой лапке не доставало лишь одного коготка, а значит, он не утратил способности охотиться.
В лесу, недалеко от избушки, мы соорудили Чуку и Геку что-то вроде домика: перевернули небольшую деревянную лодку, оставили под лодку небольшой лаз в виде норы. Накрыли дно лодки какими-то лохмотьями, чтобы дождь не барабанил громко по днищу.
Чук и Гек с удовольствием обжили новый дом. Для того чтобы им было легче привыкнуть к новому месту, мы постелили их привычную постельку, которая содержала все знакомые запахи.
Через неделю мы вновь приехали к таежной избушке, привезли куриного мяса, оставили два больших карася. Следов, ведущих под лодку, мы не обнаружили. Все припасы, оставленные нами ранее, были съедены. И вообще, норки не появлялись, затаившись где-то. Только после тщательного обследования территории я обнаружил следы, идущие под поленницу дров. Похоже, что там они и устроили себе новое жилище. Долго пришлось мне сидеть неподвижно на пеньке, пока Чук и Гек появились. Они схватили по одному куриному бедрышку и утащили в норку под поленницей. Через какое-то время они снова выползли, оглянувшись вокруг, осторожно спустились к ручью. Там, на самом бережку, они затеяли игру, перескакивая друг через друга, кувыркаясь в прошлогодней листве. Как хорошо, что они вдвоем попали к нам. Конечно, им так веселее, да и, наверное, не так страшно. Вдруг Гек остановился, всматриваясь в листву у самой воды, потом одним прыжком накрыл что-то. Через мгновение в его зубах я увидел лягушку. «Ну, — подумал я, — теперь они не пропадут».
Только поздно осенью мы с дядей Федором поехали на рыбалку. Рыбачили мы на реке Обь у того ручья, что пересыхает к концу лета и на котором стоит избушка. К избушке мы не ходили. Мы знали, что увидеть теперь наших норок уже не придется. Они уже полностью привыкли к лесной жизни и ничем не отличаются от диких норок. На глаза человеку они уже не покажутся.
Я долго всматривался в многочисленные следы норок вдоль обского берега. Раньше здесь так много норочьих следов не наблюдалось. И вот в одном месте я нашел то, что искал: в месте, где следы отпечатались очень четко, я увидел след взрослой норки, у которой на правой передней лапке отсутствовал один коготок.
2016 г.
Bовка-вундеркинд
Эта история случилась давно, еще в те времена, когда хлеб стоил двадцать копеек, колбаса — два девяносто, сахар — восемьдесят две, мороженое — десять копеек в бумажном стаканчике, а в вафельном — двенадцать. Этими подробностями я не стал бы отвлекать чье-либо внимание, если бы они не играли в данной истории решающего и самого что ни на есть главенствующего значения.
Соседский мальчуган Вовка рос без отца. Мама работала бухгалтером в строительно-монтажном поезде, и рано привила ему любовь к разным там вычислениям. В свои девять лет он уже знал всю таблицу умножения, складывал и вычитал огромные числа без всякого труда, и это обстоятельство не давало ему покоя. Он то и дело складывал, умножал, и у него это выходило довольно ловко и непринужденно. Его друзья спорили на пряники, конфеты, на всякие ценные и не очень предметы, игрушки, что «Вовка высчитает», «Вовка умножит 25 на 35». Естественно, что выигрывали те, кто ставил на него, а посрамленные безропотно расставались со своим скарбом. Но одно дело слухи, а другое дело — самому увидеть вундеркинда Вовку, как говорится, в деле.
В тот год строительно-монтажное управление сдало новый дом в Нижневартовске, и часть строителей перебралась из поселка в город. В магазин ходили насельники нового дома далеко — в соседний микрорайон, ибо поблизости от сиротливо возвышавшегося среди кочкарника и рябиновой поросли пятиэтажного дома никаких построек еще не было.