Свет дьявола

На Западе в порнографических гравюрах, начиная с XVII века, художники преувеличивали длину возбужденного члена, поднимали его до небес. Шло удлинение не только члена, но и взгляда. Европейский фантазм основан на эротическом грабеже женской стыдливости. Но, когда после оргазма глаз устает вместе с телом, ограбленное тело девальвируется. Голая женщина, стоящая раком, в европейской голове отличается от невесты. В восточных средневековых миниатюрах отсутствует знакомая система координат. На смену ей приходит всего лишь выбор любовного партнера: запреты рушатся в момент обнажения. Дальше – наслаждение и умиление. Вот почему восточный член на эротической картинке куда более правдоподобен, нежели западный. Его примут таким, каков он есть.

Если в кровати христианский фантазм сталкивается с восточной безгреховностью, наступает либо облом, либо – полет. Сидя на моем лице своей открытой промежностью, Джен Лан снаряжала меня в полет. Неожиданно она потянулась к тумбочке, выдвинула ящик, пошарила в другой тумбочке – не нашла. Догадаться, что она ищет, было нетрудно. Тогда она вызвала по телефону коридорного. Тот, войдя в номер, с преувеличенной вежливостью кивнул мне, а в ответ на ее слова покачал головой. Когда он вышел, она присела на край кровати, смерила меня последним оценивающим взглядом и, отбросив полотенце, бросилась в объятия.

В конце концов постель была залита кровью. Мы молча смотрели друг на друга. В тишине раздался телефонный звонок – звонил вчерашний корабельный кок. Он сказал, чтобы я передал ей трубку. По-моему, их разговор был неприятным. Она повернулась ко мне чужой… Через кока я уже не мог с ней договориться. Завтра в массажном отделении ее не найти. Жестами пригласить снова прийти ко мне? Но даже жесты в китайском и русском мирах имеют разные значения. Была глубокая ночь – однако другого выхода не было: я позвонил своей официальной переводчице, которая сопровождала меня в поездке. Как и у всех китайцев, работающих с русскими, у нее был русский псевдоним, Вероника. Она была замужем за русским, жила в России, ее не касалось китайское безвременье, о котором она мне переводила на чайной церемонии. Я разбудил ее. Она была красивой взрослой женщиной. Она, наверное, решила, что я ее хочу. Вероника пришла в халате. Явление юной китайской особы в моем номере ввело ее в ступор. Путаясь в словах, я пытался объяснить:

– Переведи ей, пожалуйста, что завтра…

– Завтра у нас даоский монастырь, – перебила меня Вероника.

– Черт! Я не еду в монастырь!

– А что, собственно, случилось?

Она увидела кровь. Джен Лан что-то сказала ей.

– Ей надо идти.

– Две минуты. – Для вящей убедительности я показал Лан два пальца. Лан кивнула. Я подбежал к столу, сунул Веронике в руки записку. Она пробежала ее глазами:

– Странная записка.

– Переведи!

– Ну, в общем, она пишет, что влюбилась в тебя. – Вероника заговорила с гораздо более сильным китайским акцентом, чем обычно.

– Это я понял, – глупо улыбнулся я.

– Но она не знает, как ей быть. Ты женат, у тебя двое детей.

– Откуда она знает?

– Этого она не пишет… Она не хотела прийти, но ей стало жалко тебя…

– Жалко? Почему?

– Ты бы мог гораздо больше сделать, но ты унижаешь свой дар.

Я с ужасом посмотрел на эту замухрышку в бежевом гостиничном полотенце.

– Кстати, сколько ей лет?

– Девятнадцать, – перевела Вероника. – А еще она пишет, что у тебя есть книга по-китайски и спрашивает, где ее купить.

– Она знает про книжку? Она, что, агент китайской разведки? Спроси эту орхидею, почему она до девятнадцати лет была девственницей? Работала массажисткой, 480 юаней на чай…

Джен Лан хотела что-то сказать, взмахнула рукой – с нее съехало полотенце. Не подбирая полотенца, Лан убежала в ванную. Щелкнул замок.

– Лучше бы она молчала, – сказал я. – Скажи ей, что я завтра хочу с ней поужинать.

Когда Джен появилась в комнате в зеленой блузке с голубой бабочкой, Вероника перевела ей мою просьбу. Джен кивнула.

– Она предлагает внизу, в ресторане.

– На глазах у всех? Ладно.

Они вышли вместе.

Наутро мы с Вероникой поехали к даосам. Ехать до них было дольше, чем до Мао. Вокруг зеленые маленькие горы. Я не выспался. Такие же маленькие и крепкие… – дремал я на заднем сиденье. Машина остановилась, началась пытка. Вместе с нами в гору карабкались сотни людей. Мужчины в джинсах несли на руках детей. Месиво из паломников и туристов. Зазывалы звали перекусить в чайных под тентами. Вероника кокетничала и подсюсюкивала. Я взмок. Больше плавать, меньше курить, – в сотый раз сказал я себе. Доползли до вершины. Развевались знамена. Воздушные шары с драконами. Возле храма люди бросали в печь деревяшки. Деревяшки ухали и стреляли. Люди, упав на колени, прижав лоб к земле, замирали в молитве, потом вскакивали, исчезали в дыму. Мы прошли в темный храм с нестерпимо сладкими запахами. Нам в глаза равнодушно смотрели золотые небожители с отвислыми животами. С поклонами нас провели в заднюю комнату. На ковре сидели два больших мешка под глазами – худой настоятель в синей шапочке. По бокам – двое молодых послушников.

– Как дошли до нас в горку? – усмехнулся настоятель.

– Легко, – сказал я. – Посидим в забытьи?

Настоятель с пониманием поднял брови. Это было начало чистой беседы. Слуга принес чай.

– Как по-русски чай? – спросил настоятель.

Возможно, он знал ответ.

– У вас в сувенирных лавках вокруг храма продают медали и красные звезды с Мао. Он – друг даосов?

– Великий вождь Мао Дзэдун не только наш друг, но и учитель. Он сделал Китай великой страной.

– Я рад за Китай.

– Отдельные люди не имеют значения.

– Волос в моей ноздре значит больше, чем спасение мира. Даосское изречение.

– Человек в любом случае жертва позора или славы.

– Ну, вы – как киники. Начали с отшельников, кончили гедонизмом. Разреши твоему телу делать то, что оно хочет! Я люблю ваши противоречия. Если хочешь стать сильным, объяви себя слабым.

– Краткий курс китайской философии для американских вузов, – догадливо кивнул мальчик-послушник, сидевший слева от учителя.

– А кто – разве не даосы? – проповедуют красоту незнания? – покосился я на него. – Так что, простите, важнее нас? – спросил я настоятеля.

– Например, гора, на которой мы с вами сидим. Ведь что мы сжигаем у храма? Свою гордыню.

– Да вы – даосский фундаменталист! – воскликнул я с недоверчивым смехом. – Из-за таких теорий мир превратился в ад.

– Я не буду это переводить, – сказала Вероника. – Это невежливо, хотя я с тобой согласна.

– Вы пишите книги, – сказал настоятель. – Если вы вкладываете в них свое сердце, они тоже важнее вас.

– Это верно, – согласился я.

– Мы все непоследовательны. Бредем, как ежики в тумане.

– Так и сказал? – переспросил я Веронику.

– Я всегда пользуюсь вольным переводом.

– Про Мао тоже был вольный перевод?

– С китайского невозможно переводить дословно. Иногда приходится переводить прямо наоборот.

– Значит, то, что он сказал, он вообще не говорил? – спросил я, допивая чай.

– В каком-то смысле да.

– Мы здесь теряем время.

– Говорят, в Москве всегда холодно, – задумчиво сказал настоятель. – У вас там не мерзнут ноги?

– Но ведь ноги отдельного человека не имеют особого значения.

Настоятель неожиданно расхохотался.

– Я верю, что вы – писатель. Но вам надо сделать еще несколько шагов, чтобы быть наверху горы.

– Думаете, получится?

– Хрен его знает.

Мы церемонно распрощались.

По дороге вниз мы с Вероникой зашли в забегаловку съесть пельменей.

– За хрен особое спасибо, – поморщился я от вони из открытой двери кухни.

– Если у тебя мерзнут ноги, мы можем успеть до ужина сходить в сауну… Это всегда так, – сказала Вероника, когда мы в белых халатах шли по коридору в сауну. – Чем больше человек верит в Бога, тем больше глупостей он говорит. По-моему, настоятель – полный мудак.