Осада Монтобана

— Когда я подумаю, — прошептал он самым ласковым голосом, — когда я рассчитаю, что я мог бы быть вашим отцом, то чувствую, какую привязанность имел бы я для дочери, похожей на вас, и спрашиваю себя, не ошибся ли я в своих чувствах! Сравните наши лета... Это моя отцовская нежность, отвергнутая теми, кто происходит от моей крови, обратилась на вас, единственная дочь моего сердца! У вас нет более родителей... не отдадите ли вы мне дочернюю любовь, которую их смерть оставила без цели? Я заслужу её, моя обожаемая Сабина. Согласитесь на этот мистический союз, и моё удаление сделается бесполезно.

Безмолвие молодой женщины, смотревшей на него с негодованием и отвращением, было неверно истолковано тщеславием старого щёголя. Решив, что жена Филиппа поддалась очарованию его пылкой речи, граф попытался обвить рукой её стан.

— Негодяй!.. Ко мне, Норбер! — закричала Сабина, вырываясь.

Дверь опять отворилась, но на этот раз в залу вошёл управитель замка, сжимая в руках пистолеты.

— Бог мне свидетель, — сказал он, — что я насилия не люблю, но по знаку мадам де Нанкрей я размозжу вам голову.

— Чтобы отмыть честь фамилии? — возразил граф де Трем, насмехаясь, несмотря на опасность. — Это справедливо, ты имеешь на это право, уверяют, будто ты принадлежишь к этому семейству... только с левой руки. Ты хочешь меня убить, мэтр Норбер, это довольно естественно со стороны побочного брата, неправильное рождение которого располагает ко всяким неправильным поступкам.

— Вы смеете говорить о неправедности!.. Вы!.. Вы!.. — сказала Сабина с презрением. — Не бойтесь, граф, Норбер употребит силу, только если вы будете навязывать мне ваше гнусное присутствие. Слава богу, моя честь не имеет надобности быть омытой кровью, вы её загрязнили только этим.

С жестокой и чисто женской иронией она указала старому развратнику на пятно, оставленное на её плече его крашеными усами.

— Если бы вы не были так гнусны, вы были бы очень смешны, — продолжала она. — Взгляните на себя, старик, и сравните себя с моим красавцем Рене! Какая женщина пс предпочтёт мужество и молодость раскрашенной дряхлости?

Сабина знала, что поразить донжуанское самолюбие графа Филиппа значило оскорбить его сильнее, чем плюнуть в лицо, и поражала с неумолимой ненавистью, которую внушила ей попытка к обольщению, ставшая самой чёрной изменой против признательности и дружбы.

Граф слушал её и, краснея, бледнея, кусал до крови нижнюю губу. Когда Сабина замолчала, он зарычал:

— О, я убью этого столь любимого Рене! Разрушив это препятствие, я стану на него, как на пьедестал, чтобы добраться до тебя, обожаемая красавица!

— Норбер, будь готов выстрелить по моему приказанию! — сказала госпожа де Нанкрей с холодной решимостью.

Управитель повиновался, и граф Филипп увидел, что дула пистолетов следовали за каждым его движением.

— Вы должны мне поклясться, — произнесла Сабина, — что вы не будете затевать никакой ссоры с моим мужем, не станете вероломно покушаться на его жизнь и, как только кончится политическое дело, в котором участвуете вы оба, вы будете избегать с ним встречи. Поклянитесь ещё, что вы никогда не явитесь передо мною. Если вы не дадите мне этой клятвы, я клянусь вам, что Норбер выстрелит в вас, как в хищного зверя! Воротившись, мой муж узнает о вашем гнусном поступке и простит, что я осудила вас и наказала.

— Вы боитесь за вашего возлюбленного, прелестный ангел! — сказал граф со зловещей насмешкой.

— Да, жизнь моего Рене слишком драгоценна для того, чтобы подвергать её лишней опасности. Мы будем молчать все трое о том, что произошло между вами и мной, чтобы мой благородный супруг не вооружил руки своей для вашего наказания.

— И в этом тоже надо дать клятву? — спросил граф де Трем тоном фанфарона.

— Поскорее! — отвечала она с решимостью в глазах и уже поднимая руку, которая должна была подать сигнал смерти.

— Ну, если уже надо, — произнёс граф Филипп развязным тоном, — я беру Бога в свидетели, что я не стану вызывать Рене на дуэль, не лишу его жизни врасплох, не буду с ним видеться после осады Монтобана, и буду молчать о том, что случилось здесь. Теперь пропустите меня, — приказал он Норберу, который посторонился, чтобы отворить ему дверь.

Граф обернулся на пороге и сказал:

— Прощайте, моя свирепая пуританка: вы думаете, что старый любезник обезоружен против вас и связан словом дворянина? А он, не изменяя своей клятве, тем не менее намерен заплатить долг ненависти и любви, взятый им здесь!

В последних словах графа была такая сильная угроза, что Сабина задрожала от гнева и испуга. Но уже было поздно удерживать этого демона, он вышел и садился на лошадь, которая ждала его у крыльца.

— Он поклялся слишком легко, — говорила госпожа де Нанкрей управителю, видя, как граф скачет галопом к воротам парка. — Этот негодяй, вероятно, нашёл какую-нибудь увёртку. Береги твоего господина и меня, Норбер.

— Я буду молчать и остерегаться. Хотя я ненавижу мщение и считаю убийство грехом, не колеблясь, убью графа де Трема, если он посягнёт на честь и счастье Нанкреев. Я человек ничтожный, но помню, что я привязан к семье де Нанкрей, и когда ей угрожает опасность, я чувствую себя способным умереть за неё.

IV

илипп де Трем, прогнанный Сабиной, неистово гнал свою лошадь, пока не выехал из парка Нанкрей. По другую сторону сухого рва он обернулся, посмотрел с ужасным выражением на замок, возвышавшийся на пригорке, и погрозил кулаком.

— Горе тебе! — сказал он. — Мне не нужно будет нарушать клятвы, чтобы отмстить за себя!

Он опять пустил лошадь в галоп и скоро доехал до королевского лагеря. Перед своей палаткой он сошёл с лошади и отпустил офицеров, столпившихся около него. Он один пошёл к аванпостам, самым близким к осаждённому городу, и оставался там около часа, пылко устремив глаза на Монтобан, скрываемый от него темнотой. Он думал, что боязливая нежность Сабины к мужу принудит её сохранить в тайне оскорбление, а это помешает Рене не доверять своему сопернику... и молча смеялся.

Часовые удваивали бдительность, видя своего начальника на последней траншее закутанным в военный плащ. Полковник Трем был известен необыкновенной строгостью, и его солдаты считались лучшими в армии по дисциплине. Они его не любили, но слепо повиновались, потому что за малейшие проступки он взыскивал строго.

Граф Филипп рассчитал, что почти пять часов прошло с тех пор, как Арман дю Плесси и кавалер Рене выехали из Нанкрея, когда отдалённый шум достиг его слуха.

«Это топот лошадей по долине, залитой водой», — подумал он.

В ту же минуту часовой закричал:

— Кто идёт?

Аванпост, находившийся в нескольких шагах от полковника, бросился к насыпи с заряженными мушкетами.

— Кто идёт? — повторил сам граф де Трем.

— Верноподданные короля! — был ответ.

— Это они! — прошептал граф. — Сюда, господа! — закричал он.

Два всадника поднялись на ров.

— Ведите нас к вашей палатке! — сказал Арман дю Плесси своим кротким и звучным голосом.

Через десять минут Арман дю Плесси и де Нанкрей, забрызганные грязью, сидели в палатке графа де Трема.

— Граф, — начал Арман дю Плесси, — мы напрасно старались доказать маркизу де ла Форсу, что гугеноты должны для собственной выгоды согласиться на мир, не рискуя последней битвой. Губернатор Монтобана добровольно отопрёт городские ворота королю только взамен фельдмаршальского жезла.

— И подтверждения Нантского эдикта, охраняющего права протестантов, — прибавил кавалер Рене.

— Положим, что король согласится на эти два условия, как вы дадите знать маркизу? — спросил граф де Трем.

— До полночи я пущу с террасы моего замка три красные ракеты, на которые маркиз будет отвечать зелёной ракетой, — объяснил кавалер Рене.

— Это будет значить, что завтра утром Монтобанские ворота будут отворены депутатам его величества Людовика XIII, — прибавил Арман дю Плесси.