Осада Монтобана

— Гм! — промычал опять Бесстрашный, взводя курок своего мушкета.

— Полно дурить! — вскричал бывший учитель, быстро схватив его за руку. — Если бы этот Аполлон Пифийский тебя действительно слышал, он уже всадил бы тебе пулю в голову. А промахнись ты выстрелом, метя в него, нас в один миг попотчуют каждого целыми четырьмя, если не больше. Я нисколько не желаю отведать слив Кастора и Поллукса: это воплощённые черти.

— И я не хочу! И я! — подтвердило большинство.

Магистр был любимым оратором товарищей.

— Однако если бы мы захотели, — начал Ломи-Железо, указывая взглядом исподлобья на двух офицеров, — дружный залп... и этих головорезов как не бывало. И воля вольная грабить монастырь!

— Видя наш пример, товарищи восстают, убивают полковника — и город наш, и монастырь наш... и мы переходим к испанцам! — прибавил Бесстрашный, снова воодушевляясь свирепою отвагою.

— Сержант Обирало, — благоразумно вмешался оратор, отличавшийся мифологическими блестками своего красноречия, — уймите кваканье лягушек, а то быть беде. Пиз и Эвриал взвели курки и для большого удобства положили пистолеты на стол. Верный признак, что до них долетает кое-что из революционных речей новых Какусов[16].

Обирало не уступал в красноречии Магистру. В молодости он был рассыльным клерка. Но он считал ниже своего унтер-офицерского достоинства держать речь в случаях незначительных. Настоящее обстоятельство, однако, показалось ему стоящим этой чести.

Он встал со своего места у огня, разгладил свои громадные чёрные усы, движением руки собрал вокруг себя солдат и стал говорить с пылким увлечением, хотя и сдерживая по мере возможности свой грубый голос.

— Нелепые вы олухи, друзья мои, — начал он. — Если бы и отправили вы к праотцам полковника с двумя его адъютантами в придачу, то не помешали бы тем Нивеллю отстоять от Брен-ле-Шато на два лье, а от Намюра — на семь. Безмозглые вы гуси, мои любезные товарищи! Забыли вы разве, что полк вышереченного полковника, наилучший и храбрейший полк изо всей армии, и что полковник поклялся раскрошить каждого из вас на куски, если мы тронем хоть один волосок трёх командиров, прибывших от него, чтобы вести нас на Нивелль? Уроды вы мои бесценные, вспомните одно: прежде чем доберётесь вы до Намюра, ближайшего неприятельского города, так как от Брюсселя мы отрезаны войском маршала де Брезе, вас догонит и изрубит, как капусту для пирога, посланный в погоню вышеупомянутый полк, который вдвое лучше нашего вооружён и, к стыду своему, вдесятеро больше нашего выдержан военной дисциплиной. Если бы вы и успели перебежать к испанцам или австрийцам, бессмысленные дурни и дорогие братья, эти грызуны шоколада или эти объедалы кислой капусты нашли бы скверным, чрезвычайно скверным, что вы явились к ним тотчас вслед за тем, как ограбили и разорили верный им город; и вас, дети мои, перевешали бы всех до одного.

Эта речь, пересыпанная сильными эпитетами, произвела большое действие на слушателей; она так охладила их пыл, что Магистр почувствовал зависть. Ему страшно захотелось и самому подбавить хоть каплю к потоку демосфеновского красноречия, который уничтожил замыслы этого сборища негодяев.

— Сладкозвучный оратор, вдохновенный Фебом, — произнёс он, громко высморкавшись с целью привлечь внимание. — То есть, другими словами, сержант Обирало говорил языком цветастым, но упустил, однако, из вида одну сторону вопроса, а именно: взбунтоваться было бы то же, что променять верное на неверное. Великодушный полковник, этот Юпитер Олимпийский, который в эту минуту взимает контрибуцию с Нивелля, как настоящий Язон, не обещал ли отдать нам свою долю сбора, то есть десятую часть всей контрибуции, если мы будем вести себя, как вели бы себя его собственные солдаты при этом завоевании золотого руна? Будемте же на этот только раз мудры, как Минервы, и верны, как Церберы. Пословица говорит: «Не сули журавля в небе, дай синицу в руки!»

— Дело, дело! — подтвердили товарищи. — Ладно сказано, Магистр!

— Каждому известно, что слово нашего временного командира — то же, что дело, — заключил один ефрейтор.

— Что касается меня, то я люблю майора, с которого надо было бы начать потеху, — проговорил, заикаясь, горький пьяница, в шестой раз зачерпнув пиво большою каскою. — Он слывёт первым молодцом во всей армии по части бутылки. Ему мы обязаны этим пивом, которое пенится... пенится, как мыло; а то нечем было бы и промочить горло сторожам этих монашек.

— Ура майору! — закричали в один голос все пьяницы почтенного собрания.

— Постойте, — вмешался в свою очередь человек маленького роста, с желчным цветом лица, на шляпе которого потерянная кокарда заменена была трефовым тузом, — поручик стоит своего товарища. Не он ли предложил майору, когда тот платил за наше пиво, сыграть партию на выданные им деньги? Пусть я провалюсь в тартарары, если я не всегда на стороне влюблённых в пиковую даму, а этот молодец слывёт во всём войске за страстного её обожателя!

— Ура поручику! — закричали дружно все отчаянные игроки, из которых добрая половина принимала участие и в хоре пьяниц.

Итак группа разбойников совершенно отступилась от мысли предпринять что-нибудь против своих временных начальников и те же причины, которые остановили их, сдерживали в повиновении и все четыре роты.

Однако трое из этих неисправимых негодяев не теряли ещё надежды чем-нибудь вызвать безумную вспышку, чтобы половить рыбку в мутной воде.

— Дело решённое, — хитро завёл речь Бесстрашный, — ура командирам, которые убили бы нас, как собак, при малейшем ослушании! Но нам приказано только не впускать никого к канониссам...

— А если они сами откажутся выйти? — договорил Ломи-Железо.

— А если другие какие-нибудь девушки попадутся к нам в руки? — прибавил Пыл.

— Разве не были бы они нашей добычею по всей справедливости, сержант? Я полагаюсь на ваш суд, — заключил Бесстрашный. — Ваше решение всегда для нас будет стоять выше, чем воля этих чужих офицеров.

Тщеславный сержант увлёкся лестью.

— Отъявленный ты мошенник, сердечко моё, — сказал он, поводя своими большими выпуклыми, как у рака, глазами, — тем хуже для голубки, если попалась в гнездо коршуна. Но это всё пустые мечты; нивелльские девушки знают, что мы в городе, и запёрлись в своих домах, как канониссы в своём монастыре.

Неожиданное обстоятельство прекратило эту назидательную беседу.

Глава XV

БУНТ

а том конце улицы, который примыкал к центру города, вдруг появилась группа солдат; их было человек пятнадцать, они бежали с криками и бешено размахивали руками. Между тем с противоположной стороны, то есть от городских ворот, послышался сначала слабо, но постепенно яснее и громче, стук ехавшего экипажа.

Караул, который сторожил вместе с монастырём и городские ворота, составлен был, как мы уже сказали, из людей самых надёжных из всех четырёх рот, а читатель видел, как сильно искушала их страсть к грабежу, к пьянству и к насилию.

Небольшой отряд этих отчаянных негодяев взимал контрибуцию с водочного заводчика. При переносе бочонков два были нечаянно разбиты. Не дать водке пропасть даром не могло быть запрещено, и потому оба бочонка вмиг были осушены через образовавшиеся щели. Выпив такое количество водки, люди эти, конечно, забыли дисциплину, забыли обещание великодушного полковника и его неумолимую строгость; ими овладела одна мысль: ворваться в монастырь канонисс для грабежа и насилия.

Пьяная толпа прибежала к аббатству с бешеными криками и с неистовым остервенением. При этом шуме майор и поручик бросили игру, выскочили на улицу и стали во главе караула, поставив его в боевой порядок.

— Назад, мерзавцы, или мы станем в вас стрелять! — закричал старший из офицеров.

Но остановить порыв обезумевшей толпы было уже невозможно. Она бросилась, как лавина, на караул, который оказал лишь слабый отпор, несмотря на команду: «Вперёд!» Вследствие чего завязалась продолжительная борьба без особого кровопролития; только несколько носов пострадало от ударов кулака, и то их наносили майор и поручик, попавшие в центр нескончаемой и скорее шуточной схватки. Оба очень были бы склонны наказать буйных ослушников ударами шпаги, но не могли этого исполнить из опасения убить нечаянно одного из своих солдат; последние как будто с намерением защищали своих противников от ударов офицеров, прикрывая бунтарей своим телом, как щитом во время борьбы с ними.

16

Какус (Какос, от др.-греч. «плохой», «уродливый») — мифический великан-людоед, который жил на Авентинском холме — одном из семи, на которых расположится будущий Рим.