Страница 11 из 15
Они с дедушкой прошли чуть дальше и обнаружили участок берега, усеянный песчаными долларами – плоскими морскими ежами. И не просто обломками панцирей, которые иногда попадались на пляже в Санта-Крузе. Ханна обрадовалась, что нашла неповрежденный кругляшок, попыталась его поднять, а он неожиданно зарылся поглубже в песок. Морские ежи были живыми.
Это открытие немного обескуражило Ханну, как если бы внезапно ожила прибрежная галька.
Они с дедушкой шли все дальше и дальше. В дикой глуши не было ничего интересного, и останавливаться не имело смысла. За полчаса Ханна с дедушкой не обменялись ни словом.
Наконец Ханна устала и остановилась.
На берегу никого не было. Ханна почувствовала себя обломком плавника, вынесенным на берег давным-давно… Или нет, не плавника…
Однажды папа рассказал ей о неких Стражах в горах Биг-Сура. Вроде бы иногда, в сумерках, на опушке леса или на вершине холма появляются странные силуэты – все больше поодиночке, но изредка парами. Темные фигуры, укутанные в длинные плащи, лица скрыты капюшонами или просто тенями. Эти Стражи стоят неподвижно и молчаливо, а едва моргнешь – пропадают. Папа говорил, что их не раз видели за последние сто лет, а у индейцев есть древние легенды о таких же неведомых существах. Сначала Ханна решила, что папа все выдумал – проверял, как она воспримет сюжеты, которые он сочинил по заказу сволочей и идиотов в Лос-Анджелесе, – но однажды ее учительница сказала, что Стражи упоминаются в стихотворении малоизвестного поэта, который когда-то жил в Кармеле, а еще в повести Джона Стейнбека, а Джон Стейнбек знал все-все-все про сардины, поэтому, наверное, знал и про Стражей[5].
Ханна почувствовала себя Стражем.
Кем-то неведомым, обитающим вне обыденной жизни, отдельно от нее. Как если бы Ханна жила в тайной стране, скрытой за той, где жили все остальные, или как если бы Большой Злой Волк – из сказки, что очень пугала Ханну в детстве, особенно когда сказку рассказывала тетя Зои, которая очень не любила волков, – сдул ее дом, навсегда изменил ее мир и забросил ее в место, где все ее страхи были невидимы для других, потому что окружающие всегда смотрели в другую сторону.
– Давай пойдем назад.
– Нет.
– Почему?
Дедушка улыбнулся, но как-то очень серьезно:
– Назад пойти нельзя, можно только вперед. Я это вычитал в какой-то книге.
– А это правда?
Он пожал плечами:
– В некотором смысле – да. Бывает, что время соскальзывает вбок, но случившееся изменить невозможно. Приходится приноравливаться жить с ним дальше. Люди часто сходят с ума или глубоко разочаровываются, потому что этого не понимают.
– А мама с папой будут вместе?
Вопрос вырвался неожиданно, словно бы ниоткуда. Дедушка долго молчал, и Ханна решила, что он ее не услышал или что она все-таки не задала вопрос вслух.
– Не знаю, – наконец ответил он. – Может быть.
– Ты на это надеешься?
– Я надеюсь, что они примут для себя правильное решение, – осторожно произнес он. – Но я не знаю, какое именно. По-моему, они сами пока этого не знают.
Ханна не верила своим ушам.
– Правильное решение – быть вместе. Мы семья! Они должны быть моими мамой и папой.
– Они и так твои мама и папа. И всегда ими будут. Даже если будут жить порознь.
– Этого недостаточно.
– Боюсь, что придется удовольствоваться лишь этим.
– Нет!!!
Она уставилась на него. Он вдруг перестал быть похожим на дедушку, на того, чье лицо так знакомо, что видишь не его, а словно бы все внутри. А теперь оно стало чужим, маской из морщин, за которой прятались проницательные, всезнающие глаза – стариковские, столько всего перевидавшие, что теперь он глядел на мир по-другому.
Неправильно.
Высказать все это Ханна не смогла и убежала.
Конечно же, он ее нагнал. Не бегом – будь у Ханны другое настроение, мысль о бегущем дедушке ее бы очень насмешила. Он нагнал ее обычным шагом, твердым, размеренным, неторопливым. Ханна запыхалась. Он – нет. Ханна растеряла свою злость. У него злости не было. Вот так и побеждают в конечном счете.
Когда они вернулись в домик, Ханна сказала, что пойдет погулять в парке у гостиницы, одна. Дедушка не стал возражать, только напомнил, что к краю обрыва подходить опасно, и попросил через час вернуться в гостиничное лобби.
Ханна притворилась, что уходит в парк, а когда домик скрылся из виду, свернула к гостинице. В лобби она отыскала укромный уголок, вытащила свой «айпод-тач» и вызвала по скайпу папу.
Ответа не было. Ханна решила, что это хороший знак. Скайп был установлен у папы на телефоне и на обоих компьютерах – на персональном в кабинете и на его драгоценном лэптопе. Если папа не слышал вызова, то, наверное, куда-то ушел, что гораздо лучше, чем целыми днями пялиться на экран компа, чем папа и занимался круглые сутки, с тех пор как уехала мама; Ханна догадывалась, что это пустая трата времени еще и потому, что пяление на экран не сопровождалось звуками набора на клавиатуре. В общем, хорошо.
Тогда она позвонила маме. Мама ответила после восьмого звонка, будто телефон лежал где-то далеко.
– Сейчас очень поздно, солнышко, – первым делом сказала мама.
Ханна забыла о разнице во времени. Сейчас было четыре часа дня. Ханна посчитала в уме. У мамы сейчас полночь.
– Извини, – сказала Ханна, жалея, что первым делом мама не сказала что-нибудь другое.
– Тебе папа не напомнил о разнице во времени?
Ханна задумалась. Мама явно не знала, где сейчас ее дочь.
– Я ему не сказала, что хочу тебе позвонить.
– Ничего страшного. Как у тебя дела?
– Хорошо. А у тебя как?
– Тоже хорошо. Только очень холодно.
– А тогда зачем ты там?
– В каком смысле?
– Ну, если в Лондоне так холодно, зачем тебе там оставаться? Возвращайся домой.
– Понимаешь… все не так просто.
– А ты объясни.
– Не могу. Тут работа и… в общем, мне надо здесь побыть.
– Я тебя ненавижу, – выпалила Ханна.
– Ох, солнышко, я знаю, что тебе сейчас очень трудно. Все так сложно… Но ты ведь не по правде так говоришь…
Голос у мамы был расстроенный. Ханна хотела взять свои слова назад, но не могла – девать их было некуда. Слова были настоящими, складывались в самую настоящую историю, и Ханна поняла, что ей необходимо было кому-то их сказать. Правда, непонятно, кому именно: маме, папе или, может, дедушке, ведь даже он не смог пообещать ей, что все будет хорошо. Но кто-то должен был услышать, прямо сейчас, и понять, что все было нехорошо. А для этого было только одно слово. Ханна никогда раньше не испытывала ненависти к кому-то или к чему-то, но теперь в голове у нее звучало только это слово. И загораживало все остальное.
– По правде, – сказала она. – Я тебя ненавижу.
– Солнышко, я очень хочу с тобой еще поговорить, но, прошу тебя, на минуточку позови папу.
Ханна прервала связь. Подошла к большим окнам лобби, уселась в кресло и стала смотреть на океан. Свет понемногу угасал, и серое море медленно поднималось навстречу серому небу, а потом они соединились.
Пришел дедушка. Они поужинали и поговорили, но немного. В домик вернулись по тропинке вдоль обрыва. Когда Ханна забралась в постель, дедушка сел на кресло в ее спальне. Они долго сидели в темноте и молчали.
– Я понимаю, ты хочешь, чтобы они снова были вместе, – наконец сказал он. – Конечно хочешь. Может быть, так оно и случится. Я очень на это надеюсь. Я люблю их обоих. Но ты тоже пойми, что они оба очень любят тебя. И я тоже. И на сегодня этого достаточно. Поверь мне, это очень и очень немало.
Ханна знала, что он не лжет.
– Ладно, – сказала она.
– Твои чувства сейчас очень сильны, но постарайся не придавать им значения. Спи крепко, попробуй увидеть сны. А завтра все может измениться.
– Ладно, – повторила Ханна.
Она закрыла глаза и притворилась спящей, пока дедушка тихонько не вышел из комнаты.
5
Имеются в виду американский поэт Джон Робинсон Джефферс (1887–1962) и знаменитый американский прозаик Джон Стейнбек (1902–1968), автор повести «Бегство» (1938), где упомянуты Стражи, и романа «Консервный ряд» (1945) о рыбоперерабатывающем заводе во время Великой депрессии.