Обсидиановая комната

Шансы выжить, выйти из пустыни живым были у него невелики. Диоген, несомненно, знал и это.

Зачем Диогену понадобился такой изощренный обман – вот в чем заключался главный вопрос. А обман и в самом деле был изощренный: он включал многочисленные чартерные перелеты, отвлекающие действия, использование людей вслепую, длительную погоню на машине. Некоторые люди из тех, кого Проктор встречал на своем пути, были одурачены, другие, как он теперь догадывался, предоставляли ему оплаченную «помощь». Как разобраться, что в этих событиях было правдой, а что ложью? Кто сознательно лгал ему? Пилот «бомбардира» и владелец прокатного бизнеса – насчет них Проктор не сомневался. Остальные просто видели то, что хотел Диоген. Но эти двое, считал он теперь, были частью плана. Они лгали Проктору в лицо, хотя оба понимали, что подвергают себя крайней опасности. Возможно ли, возможно ли на самом деле, чтобы владелец прокатного бизнеса продолжал выполнять предписания Диогена даже после жестокой обработки, которую устроил ему Проктор?

Далее возникал вопрос о самой Констанс. Проктор только один раз видел ее лицо – на видео в кабинете службы безопасности намибийского аэропорта. Если Диоген способен на такой изощренный обман во всем остальном, то он, конечно, вполне мог одурачить Проктора и там. Это было маловероятно… но не невозможно. Так умерла она или осталась жива?

Зачем? Зачем? Непостижимость всего этого вызывала у Проктора бесплодную ярость.

Глубоко вздохнув, он осознал, что физически он на грани истощения, в двух шагах от психоза из-за недосыпания. Он не спал вот уже более шестидесяти часов, и если не поспит хоть немного, то ни на что не будет годен.

Ложась спать в прохладе ночи, Проктор услышал вдали нарастающий звук, перекатистое крещендо, в котором он узнал рык крупного самца льва. К этому реву присоединился другой, и еще один: зов и ответ. Это была группа молодых агрессивных самцов, еще недостаточно созревших, чтобы обзавестись собственными прайдами, они рычали вместе, устанавливая связь перед охотой.

Совместная охота.

Он разберется с этим позднее. Проктор закрыл глаза и тут же погрузился в крепкий сон без сновидений.

12

Заходящее солнце поздней осени позолотило обращенные на запад фасады домов на берегу Гудзона, но библиотека особняка по адресу Риверсайд-драйв, 891, оставалась погруженной в постоянный сумрак. Высокие окна с металлическими рамами были заперты и зарешечены, завешены тяжелыми, богато расшитыми гобеленами. Однако сейчас в большом камине не потрескивал огонек, и лампы от Тиффани из старинного стекла не рассеивали тьму.

День перешел в вечер, вечер – в ночь, а дом оставался неизменно тихим, сохраняя бдительный покой. Ничьи шаги не звучали по мраморному полу зала приемов, ничьи пальцы не прикасались к клавишам фламандского клавесина. Нигде никакого движения – по крайней мере, никакого движения выше подземного уровня.

Скрытый за двумя соседними книжными шкафами в библиотеке служебный лифт спускался в подвальную часть дома. Здесь лабиринт проплесневевших и пропахших пылью коридоров огибал ряд каменных комнат, включая и ту, что имела все признаки операционной, но уже некоторое время явно не использовалась по назначению. Коридоры заканчивались небольшим пространством с низким сводчатым потолком. На одной стене был вырезан герб семьи Пендергаста: глаз без век над двумя лунами, одна в виде полумесяца, другая полная, лежащий лев и девиз Пендергаста: «LUCRUM, SANGUINEM» – «Хочешь чести – пролей кровь». Тот, кто знал, как манипулировать с гербом, мог сдвинуть всю стену, и за ней открывалась винтовая лестница, вырубленная в скальной породе и уходящая глубже в темноту. Лестница вела в нижний подвал почти невероятных размеров. Выложенная кирпичом дорожка вилась по земляному полу под арками в романском стиле, мимо многочисленных занавешенных комнат: склепов, кладовых и самых разных коллекций, какие только можно вообразить. Здесь были ряды старинных стеклянных бутылок с химикалиями, редкие минералы, большие и маленькие насекомые с радужными брюшками и засохшими усиками, картины старых мастеров и средневековые гобелены, иллюминированные рукописи и инкунабулы, военная форма и оружие, а также большая коллекция пыточных инструментов. Эта казавшаяся неизмеримой и почти не поддающаяся описанию сокровищница представляла собой так называемый кабинет диковин – коллекцию, собранную на протяжении многих лет и за большие деньги Антуаном Пендергастом, двоюродным прадедом агента Пендергаста, более известным под псевдонимом Енох Ленг.

Приблизительно в середине центрального коридора находилась изолированная комната, а скорее, ниша, содержащая бесценную коллекцию японского искусства укиё-э: гравюры с изображением морских пейзажей, горы Фудзи, окутанной облаками, гейш, играющих на кото. Задняя стена комнаты была прикрыта большим листом рисовой бумаги с изображением моста Окадзаки из цикла гравюр «53 станции Токайдо» Утагавы Хиросигэ. За гравюрой была массивная каменная стена, служившая частью фундамента здания.

Но почти невидимая защелка в камне действовала так же, как и герб наверху: если повернуть ее в определенное положение, то высвобождалась пружина, которая выдвигала наружу часть стены на манер маленькой двери. За дверью открывался узкий проход, ведущий в круглую комнату, тускло освещенную свечами, а от этой комнаты в три стороны клеверным листком отходили еще три комнаты. Одна служила маленькой библиотекой, где в окружении дубовых полок, заполненных книгами в кожаных переплетах, стоял письменный стол. Еще одна комната предназначалась для размышлений и медитаций, здесь перед единственной картиной стоял один стул. А в дальнем конце круглого помещения находилось третье пространство: спальня с ванной. Все вместе представляло собой небольшую квартиру глубоко под землей, обставленную в строгом, но в то же время изысканном стиле.

Спальня походила на две другие комнаты: скромная, но элегантная в своем аскетизме. На большой кровати лежало атласное покрывало и сочетающиеся с ним малиновые подушки. На одной прикроватной тумбочке стоял фарфоровый умывальник времен Людовика XIV, «короля-солнце»; на другой – восковая свеча в подсвечнике шеффилдского олова.

В этих комнатах стояла такая же тишина, как и в доме наверху, если не считать легкого, почти неслышного дыхания человека, спящего под атласным покрывалом.

Человеком этим была Констанс Грин.

Теперь Констанс проснулась. Она всегда спала чутко, а потому сразу же сбросила с себя сон. Включила электрический светильник, задула прикроватную свечу и посмотрела на часы: пять минут девятого. Странно, насколько по-другому ощущалось время здесь, внизу, вдали от городского шума: если она не будет внимательной, то дни начнут переходить один в другой так быстро, что она потеряет им счет.

Встав с кровати, она взяла шелковый халат, висевший рядом на крючке, и закуталась в него. Потом несколько секунд постояла без движения, размышляя – по традиции монахов из монастыря Гзалриг Чонгг в Тибете, где она обучалась, – о своем физическом и умственном состоянии после пробуждения.

Прежде всего она ощущала пустоту, – пустоту, которая, как она знала, никогда ее не покинет и никогда не будет заполнена. Алоизий Пендергаст умер. В конце концов она признала этот факт; ее решение удалиться в эти подземные комнаты и оставить, по крайней мере временно, мир живых было ее способом смириться с его смертью. При потрясении, опасности, сильной скорби Констанс всегда уходила в эти тихие подземные пространства, не известные более почти никому. Пендергаст, действуя расчетливо и в то же время деликатно, избавил ее от этой привычки; научил ее понимать красоту мира за стенами особняка на Риверсайд-драйв, научил терпимо относиться к таким же, как она, человеческим существам. Но Пендергаста больше не было. Когда она поняла это, для нее оставалось только два выхода: уйти в подземелье или воспользоваться пузырьком с таблетками цианида, которые она хранила как гарантию защиты от мира. Она выбрала первое. Не потому, что боялась смерти, – напротив, – а потому, что Алоизий был бы навсегда в ней разочарован, покончи она с собой.