Артефакт оборотней

Из глубины воспоминаний меня вывело прикосновение к плечу: обернувшись, увидела женщину, которая мне улыбнулась, провела по лицу влажной рукой, смывая слёзы, и показала в сторону выхода из пещеры, где с полотенцем в руках ждала Рада. Улыбнувшись в ответ женщине, позвавшей меня, скатилась с гамака и держась за край водоёма поплыла обратно.

— Я и не думала что прошло пятьдесят минут, — сказала я выбравшись и выжимая волосы.

— Вообще-то полтора часа, — она подала мне полотенце. — Это хорошо, что ты пробыла здесь дольше.

— Почему? — Я завернулась в полотенце и направилась за Радой.

— Можешь верить, можешь нет, но я знаю точно — озеро забирает душевную боль и потом, живя дальше ты вспоминая, уже не будешь надрывать душу.

— Откуда ты..

— Знаю? — Она остановилась, обернулась ко мне и грустно улыбнувшись, вздохнула — Я уже тринадцать лет здесь и видела многое, так что да, знаю. Ну не будем о грустном: нам ещё многое нужно успеть. — Развернувшись, быстрым шагом направилась дальше.

Привела она меня в одну из многих разделённых комнаток-пещер, где я вытеревшись и переодевшись в похожую льняную рубаху, только длиной до пят и с боковыми разрезами. И опять вереницей тоннелей освещенных факелами мы прошли в пещеру, где был Улзий. На сей раз он был одет, в подобно моей, льняную рубаху длиной по колено. В комнате освещённой факелами, посередине стоял стол, накрытый отрезом льняной ткани, у стены столик, кресла.

— Валлия, проходи. — Улыбнулся он, всё так же смотря на меня с отеческим одобрением в глазах. — Ты пожалуйста не стесняйся меня, хорошо? Мне уже сто сорок лет, поэтому я думаю такому дедушке как я можно доверять. Тебе необходимо раздеться и лечь на стол.

Осмотревшись, я выдохнув, всё же стянула с себя платье-рубаху и протянула стоявшей рядом со мною Раде, которая тут же её подхватив её повесила на спинку стула.

— Ложись на спину. Можешь закрыть глаза.

Забравшись на стол, легла и да, я закрыла глаза — сколько бы ни было ему лет, но он всё же мужчина, а вот так, нагишом перед вообще мужчиной я была впервые в жизни.

В последующие пару, тройку часов я совершенно забыла о своей стыдливости: сначала мне втёрли в кожу по всему телу сильно-пахнущую травами мазь, затем сделали массаж — старательно разминая каждую жилочку, затем опять нанесение мази под заунывное чтение молитвы Улзием, напоили отварами, опять размяли мышцы и в итоге я еле сползла со стола, на котором всё это время лежала. Только после ещё одного внимательного осмотра жрецом, мне разрешили одеться, Улзий дал указания своей помощнице и меня наконец проводили к тому самому колодцу.

Шли мы неторопливо по тоннелю, уходящему под уклон вниз. Стены, потолок здесь были затянуты плотной тканью, под ногами — ковровая дорожка, поэтому жрец нёс фонарь, большая свеча в котором была закрыта стёклами, я так поняла это некие меры противопожарной безопасности, хотя мне они показались довольно-таки мизерными. Не приведи Создатели здесь случайно поджечь что-либо: тут же вспыхнет огонь! И ведь не спрячешься никуда: тоннель был довольно-таки длинный, но без ответвлений. Нервно обхватив себя за плечи, я всё же не решилась ему высказать свои опасения, просто шла слушая тихий голос жреца:

— Отвары, которые тебе я давал — это сбор трав, помогающий раскрыть энергетические каналы, — объяснял он, — мазь, которую втирали, поможет расслабить мышцы. Видишь ли, ты сейчас, мало того что как пустой сосуд, так и запечатанный.

— Но у меня же как-то проявлялся дар…

— Да, видимо осталось совсем немного, можно сказать на донышке. А вот удастся ли его хоть немного вернуть, на то воля Создателей и твоя выносливость.

— Я смогу, — хмуро, решительно кивнула.

— Нет девочка— он остановившись повернувшись вздохнул, — тут от твоего настроя мало что зависит. Тут дело в том — выдержит ли тело. Для этого и нанёс я дополнительно тебе руны и закрепил их древней молитвой, да вблизи мощного источника, — он задумчиво пожамкал по старчески губами, что никак не вязалось с его внешностью ещё не старого мужчины, — я надеюсь это тебе поможет. — Вздохнув ещё раз, он продолжил путь.

— Улзий, — я поравнялась с ним и шла рядом, — объясните, что вы имеете ввиду под словами наполнить сосуд. Как это происходит, да и распечатывание.

— Это боль девочка. Стремительным потоком энергетические потоки направляются на срыв печатей и насколько хватит сил твоего тела, настолько будет успешна сама операция. Как всё это происходит я не буду тебе объяснять — это могут понять только те, кто видит потоки и работает с ними. Потом наполнение. Дар — это ведь тоже энергия нашего тела. Просто определённо направленного характера. — Он опять замолчал. У меня даже закралась мысль: «А может мы поэтому мы так медленно, фактически по-черепашьи идём, чтобы я могла ещё раз обдумать и решить: а стоит ли?» Только вот я ни на мгновение не засомневалась. Не дождавшись ни слова от меня жрец начал пугать меня дальше — Жизненная энергия твоего тела будет так стремительно рваться чтобы сломать печати, что даже выворачивать может тело под немыслимыми углами, может привести даже к переломам. — Он искоса взглянул на меня, а я лишь покивав головой даже не сбилась с шага, смотря только вперёд, но краем глаза всё же заметила улыбку скользнувшую по его губам.

И вот передо мною опять откинули полог. Пройдя в некое подобие комнаты, где роль стен выполняли огромные отрезы ткани от потолка в самый пол, я увидела наконец тот самый колодец и … разочаровалась! Только рассматривать мне особо не дали: жрец тихим голосом объяснил мне, что в этом помещении мне и надо будет дожидаться часа общения с кем-либо из Создателей. На вопрос как это обычно происходит, только загадочно улыбнулся и обронил: «Сама всё узнаешь». На тумбочке, возле стены стоял аналогичный свечной фонарь, которой он и зажёг, на полу мягкий ковёр, кровать, за дополнительным пологом: удобства, если так можно назвать ночной горшок и тазик с кувшином — вот и всё убранство комнаты. Показал мне витой шнур, свисающий рядом со входом, за который надо дёрнуть, если нужна помощь, проголодалась или возникнет какая-нибудь просьба. Он уже собирался уходить, как я его остановила вопросом: а чем мне собственно стоит заняться? Пожав плечами, ответил: чем захочешь, хорошо хоть предложил книгу какую-нибудь принести. Попросила бумагу и обычные простые карандаши с ластиком — если уж выбирать между рисованием и чтением, я предпочту первое. Первый полчаса я потратила на то, что просто всё осмотрела: начала с того кусочка колодца, который был не зашторен тканью — обычная каменная кладка высотой в метр, заглянула внутрь — темно и даже почудилось дуновение свежего ветерка, хотя такого не может быть, застеленная кровать с тоненьким, жёстким матрасом, в тумбочке кувшин с холодной водой и стакан — вот и всё что я нашла. Успела и посидеть и полежать, когда наконец из-за приоткрывшегося полога появилось улыбающееся лицо Рады. Протянув мне листы бумаги, карандаши, ластик, она ещё раз улыбнулась, только как-то грустно и полог опустился.

Удобно растянувшись на покрывале, которое я сняла с кровати и расстелила на ковре, поставив рядом свечной фонарь и подтянув к себе листы бумаги, начала бездумно выводить линии — всегда так делала: отпускала мысли, фантазию в бездумный полёт. За шторами периодически раздавались приглушённые звуки: то кашель донёсся словно издалека, то еле слышный скрежет. Стараясь не обращать внимания на посторонние звуки, я уже более сконцентрировавшись продолжила вырисовывать начальный абрис лица. То мягкими движениями карандаша, то чётче выделяя линии, выводила им с нажимом. Штрих за штрихом, линии ложились плавно, перетекая из одной в другую словно ручейки талой воды по весне и вот уже узнаваемое столь дорогое, родное мне лицо. Немного неправильные, но очень дорогие сердцу черты: губы, словно слегка дрогнули в грустной улыбке, глаза смотрят, словно сквозь время, куда-то вдаль, за грань моего понимания. Это был второй раз, когда я нарисовал портрет мамы. Первый был в далёком детстве, когда я только начала ходить в художественную школу. Вспомнилось, как захотелось ей сделать приятно и я вечерами, тайком рисовала, стараясь придать её портрету наиболее фотографическую схожесть и если полагаться на память — у меня получилось довольно-таки не плохо. Только вот мама не оценила: едва бросив взгляд на протянутый моей маленькой, дрожащей от волнения рукой лист, она тут же разорвала его на маленькие кусочки и шелестящим, грозным голосом запретила мне рисовать когда-либо наши изображения на бумаге. Тогда я не понимала — это было довольно опасно: ведь листок мог при быстрых сборах завалиться куда-нибудь, затеряться, а это в свою очередь прямая подсказка о нашей внешности тем, кто за нами охотился. Проводя пальцем по родным чертам лица, не замечая слёз текущим по щекам, с тоскою, болью, вспоминала её. Редко, очень редко я удостаивалась её похвалы, но и наказаний фактически не получала: если она была недовольна моим поступком или поведением, она кидала на меня такой взгляд, что я вся съёживалась под ним, словно вымерзая изнутри и после, она несколько дней разговаривала со мною короткими, словно рубленными фразами, а это было для меня бо̀льшим наказанием, если бы она просто накричала на меня, ведь мы и так очень мало времени проводили вместе.