Пыльные окна

Я вытащил из заднего кармана сложенный вдове проспект, сверился со скверной картой. Если верить ей, и если моим разумом не овладел окончательно топографический кретинизм, я стоял на пересечении улиц Колхозной и Ленина.

Я нарочно исключил из своего маршрута пятиэтажку, у которой вчера меня поджидал местный заправила. Впечатления от бара «Причуда» тоже были свежи. Пока возвращаться туда не хотелось.

Мне взбрело в голову поискать следы Максима в других местах. Побродить по городу, произвести, так сказать, рекогносцировку. Испытать себя. Если я конечно на что-то еще способен.

Город пребывал все в том же сонном оцепенении.

Звуки плавали где-то на перефирии слуха, а перед глазами была пустота.

Слепо пялятся запыленные изнутри окна, покачиваются на ветру растопыренные темные ветви.

И совсем нет людей.

Мне даже захотелось встретить кого-нибудь, завязать беседу, спросить который час, или как пройти до библиотеки. Есть тут, интересно, библиотека?

Хотелось почувствовать, что я в этом городе не единственный человек.

И в самом начале улицы Ленина мои надежды оправдались.

Человек стоял по другую сторону улицы.

На нем была белая курточка с короткими рукавами, из-под нее выглядывала тельняшка. На голове у него был черный берет, а на шее криво повязанный черный платок.

Это был мим.

Мим с лицом, густо замазанным белой пудрой, с подведенным черным глазами и губами, и кокетливой нарисованной слезой, стекающей по щеке.

Едва я замер на месте, поняв, кто передо мной, мим решил подтвердить мое предположение действием.

Мим начал двигать ладонями так, будто мыл невидимое стекло. Он тщательно водил по воздуху облаченными в поношенные белые перчатки руками.

Он мельком поглядел на меня, будто бы с неудовольствием, что я стою тут, и пялюсь на него, когда он занят делом.

Мим, моющий невидимое окно посреди забытого богом российского городишки.

— Эй, приятель, — сказал я громко.

Побрел через улицу, к нему.

Мим прервал сосредоточенную работу, поглядел на меня искоса. И вдруг подорвался с места, побежал в подворотню.

Не раздумывая, я кинулся следом.

— Погоди! — заорал я на бегу, не вполне представляя, зачем преследую его, и что хочу у него выведать.

Мим скрылся за углом длинного железного забора, изъеденного ржавчиной.

Спустя мгновение, я обогнул его, притормозил. Тяжело дыша, я в бессильной ярости взмахнул руками и выругался.

Я стоял в узком проулке между забором и кирпичной стеной с тремя русскими буквами, густо нарисованными черной краской.

Проулок заканчивался тупиком. Горы песка и какие-то доски были свалены там в несколько слоев, а сверху еще прижатые кирпичами листы грязного полиэтилена. И баррикада эта была выше человеческого роста.

Я представил, как мим, в своем гриме и матросской курточке, ловкий как обезьяна, карабкается по доскам и мокрым полиэтиленовым пленкам.

Я плюнул и вернулся на улицу.

Меня ждал новый сюрприз.

На противоположной стороне улицы, на том месте, с которого я только что сошел, была девушка. Стройная молодая девушка с вьющимися по ветру светлыми волосами. На ней было серебристое платье. Ветер игриво подхватывал подол, обнажая колени. И девушка, смущаясь, торопливо прижимала его ладонями.

Да ладно, это уже не смешно.

Призрак Мерлин Монро в российской провинции? Что дальше? Летающая тарелка и снежный человек? Или, может, тут сейчас из асфальта статуя Свободы вырастет?

Я прислонился спиной к стене, закрывая девушку растопыренной пятерней.

Не бывает, не верю.

Я не верю во все это.

Это просто сон, сейчас я ущипну себя и проснусь. Сильно-сильно зажмурюсь и вынырну из этого затягивающего абсурда обратно. Назад, в реальность.

Я и ущипнул себя, и зажмурился. Но ничего не произошло.

Только блондинка, завидев мои маневры, беззвучно рассмеялась и стала подмигивать мне. Помахала ручкой. Ветер воспользовался ситуацией, вновь шаловливо подхватил подол ее платья.

Чуть выше ее головы на стене дома висел указатель:

«ул. Ленина д. 13».

Почему-то в памяти сразу же всплыл текст одной старой песенки.

— Просто я живу на улице Ленина, — напел я, глядя на блондинку. — И меня вырубает время от времени.

Блондинка состроила обиженную гримаску, оторвав руки от подола, показала мне средний палец. И цокая каблучками, скрылась за углом.

Я не стал ее преследовать.

Не успел я продолжить разведку, как заморосил дождь.

Недостаточно сильный, для того, чтобы промокнуть насквозь, но достаточно холодный и неприятный, чтобы заставить меня срочно искать укрытие.

Такое укрытие нашлось за очередным поворотом улицы.

Это было летнее кафе, которой продолжало работать, несмотря на сезон. Нечто вроде длинного раскладного шатра из зеленой клеенки. Внутри помещалось несколько пластиковых столиков, а в дальнем конце к шатру примыкал фургончик с витриной, заставленной бутылками.

Я вошел внутрь.

За одним из столиков сидели двое потрепанных жизнью мужиков в телогрейках. Они пили пиво и уныло глядели на дождь, моросящий в проеме клеенчатой ткани.

За витриной фургончика сидела полная женщина в куртке. Из под вязаной шапки выбивались кудрявые волосы, крашеные в сиреневый цвет.

Ее лицо печальной луной проглядывало между двумя батареями бутылок. С одной стороны были пивные, с другой — бутылки с газировкой.

Стряхивая с рукавов куртки редкие дождевые капли, я подошел к фургончику. Порывшись в карманах, вытащил несколько десяток, протянул в окошко. Принял из полных красноватых рук бутылку «Амстердама» и пластиковый стаканчик.

— Эй, парень.

Я обернулся.

Один из мужиков, толстощекий крепыш в надвинутой кепке блином, призывно махал мне квадратной ладонью.

— Давай к нам.

Я кивнул и подошел к их столику. После пустых улиц, на которых если и встретишь прохожих, то каких-то очень уж странных, вид этих до невозможности реальных, слепленных из плоти и крови, сильно проспиртованных мужиков, очень сильно обрадовал меня. Честное слово, я чуть не прослезился.

— Давай, садись, — пропыхтел мужик, задом сдвигая вбок свое кресло.

У его собеседника было вытянутое красное лицо, глаза чуть навыкате, и кустистые седые усы.

Оба они баюкали в руках высокие пластиковые стаканы с пивом.

— Ты подумай, какая погода, — сказал усатый и допил содержимое своего стакана. — Надо бы еще.

Тот, что был в кепке, согласно кивнул и вытащил из-за пазухи шкалик. Плеснул в стакан усатому. Тот взял со стола пивную бутылку и долил.

— Давай? — предложил мне щекастый.

Я протянул ему стакан.

Отравиться «ершом» в летнем кафе, по крыше которого барабанит холодный октябрьский дождь. Достойный финал.

— Ну, ты понял, за природу! — сказал усатый.

Мы чокнулись и выпили.

Наверное, никаких слов не хватило бы, чтобы описать вкус того, что было у меня в стакане. Я зажмурился и выдохнул.

— Во, нормально пошло, — сообщил щекастый, опуская пустой стакан на стол.

— Ты подумай, довели страну, — сказал мне усатый.

Я оторвал взгляд от стола, вопросительно уставился на него.

Щекастый икнул.

— Я так считаю, что это Горбачев виноват, — сказал он мне доверительно.

Усатый цыкнул зубом, уставился на дождь.

— А вот еще такие ходят, — сказал Усатый. — Лицо белое, и такое, значит, платье красное у ней. Недовольная она, значит. Ты подумай, а.

Мы помолчали.

— Главное порядок был, вот что, — щекастый сдвинул кепку на лоб, шумно почесал в бритом затылке. — Сорос-шморос. Это все хрень, я считаю.

— Да, — сказал я.

— Вот и правильно, — щекастый потащил из-за пазухи шкалик. — Ты главное, знаешь что, ты в голову не бери.

Мы снова чокнулись. Я опрокинул содержимое стаканчика в себя и вздрогнул, скрипнув креслом. Щекастый довольно крякнул.

— Или так, — сказал усатый, поднимая палец. — Идут, значит, как ничего не видят. Из стороны в сторону качаются. И много их там, прямо толпа. И как слепые они. Ну, ты подумай!