Умри, Джерри!

Мне будут снова-снова сниться:

Обломанные руки-крылья,

Глаза, опавшие ресницы,

Хотел забыть, но не забыл я,

Как мы лелеяли надежду

И не умели притворяться,

Но знали: мир не будет прежним,

Как только стукнет восемнадцать.

Слот, Просточеловек©

- Поздравляю, папа, ты в пролёте, - говорил месье Шулейман по мобильному, зайдя в палату. – Моего пациента выписывают. – Помолчал, выслушивая отца, но до конца не дослушал. – А что тебя так удивляет? Не веришь? А ты проверь!

Том сел на кровати, вопросительно глядя на доктора. Тот полностью игнорировал его присутствие и продолжал:

- Да реально существующий пациент! Кто? Парень молодой, семнадцать лет. Диагноз? Ты всё равно такого не знаешь, не забивай голову. Ладно, как хочешь… Диссоциативное расстройство идентичности. Что, ничего тебе это не говорит? А я говорил! Каждый должен заниматься своим делом. Не ори, папа! Я со своей стороны всё сделал, так что… Ну, сколько можно? Я уже сказал – не веришь, проверь! Приезжай завтра, поговори с докторами, да хоть с самим Томом. Нет, я не беру тебя на слабо. Да, я знаю, что ты можешь на самом деле приехать. Жду, папа, - Оскар ухмыльнулся, - тебе тут много приятного обо мне скажут. Нет, не как обычно. Всё, до встречи, мне работать надо. Да-да, я тут работаю, я не баклуши бью, жизни спасаю. И что с того, что я психиатр? Знаешь, как сильно угрожают жизни и самого больного, и окружающих психические заболевания? Вот и молчи, раз не знаешь. Пока, меня пациент ждёт.

Отклонив вызов, Оскар наконец-то обратил внимание на Тома.

- Поздравляю, Котомыш, и танцуй, - произнёс он, убрав телефон в карман. – Тебя завтра выписывают.

- Ты серьёзно? – выдохнул Том, не веря своим ушам.

- Абсолютно. Я сказал, что доведу тебя до выписки – я сделал. Я слов на ветер не бросаю. Так что завтра с вещами на выход.

Том только хлопал ресницами, всё больше теряясь в своих эмоциях и ощущениях от этой новости. Не знал, волноваться ли, бояться нового шага или, в самом деле, пуститься в пляс от радости. Свобода больше не брезжила ничего не обещающим светом где-то там, вдали, она должна была наступить так скоро, что бросало в дрожь, завтра.

Из этой волнительной дрожи в районе солнечного сплетения родилось ощущение искристого счастья, столь сильного, что лицо осветила широкая улыбка. Впервые за долгое-долгое время.

Том улыбался, как когда-то, когда всего этого кошмара ещё не было, когда ночь не была пыткой, а память – инквизитором. И снова поверил, что всё непременно будет хорошо: ужас забудется вместе с этими стенами, а жизнь продолжится. Она ведь уже продолжается, несмело встаёт с разбитых колен.

Но вдруг пришла не то мысль, не то тянущее осознание необратимого. Он вернётся в родной городок, к прежней жизни, но она уже никогда не будет таковой. Его никто не ждёт. Только пустой дом, помнящий четырнадцать счастливых лет. Отца больше нет, а как он будет без него жить? Не в материальном плане, об этом Том не думал, а во всех остальных. Как будет ходить, есть, спать в опустевшей каменной коробке, которая всегда была ИХ домом? Том не представлял, как это – жить без отца. Жить в абсолютном тягучем одиночестве.

Улыбка растаяла на губах, в глазах померк радостный свет. Задавленный тем, что его ждёт, с чем ему придётся жить, Том опустил голову. В этом плане здесь было проще, это ведь не жизнь, так, пробник, а значит, можно верить, что по ту сторону забора всё будет иначе.

- Что-то не вижу радости, - произнёс Оскар, присел на край кровати. – Что, передумал выздоравливать?

- Нет, - тихо ответил Том.

- А почему тогда сник?

Том сильнее опустил голову, ответил ещё тише прежнего:

- У меня папа умер.

- Когда? – удивился доктор.

- Четыре года назад.

Месье Шулейман фыркнул, скрестил руки на груди и сказал:

- И ты до сих пор грустишь? Странный ты. Всё, выдохни и забудь.

- Это мой папа, я не могу забыть. И… я недавно узнал об этом.

Оскар снова фыркнул:

- Давай я познакомлю тебя со своим папой, и тогда ты будешь радоваться, что твоего больше нет.

Том поднял к нему полный шока взгляд.

- Как ты можешь так говорить?

- А что? Мой папаша знаешь какой не подарок? – невозмутимо, отчасти пренебрежительно отозвался врач. – То ему не так, это. Никогда не бывает доволен! Он же меня иначе как своим главным разочарованием в жизни не называет!

- Мне жаль, что у тебя такие отношения с отцом… Но мой папа меня любил и я его тоже.

- Так и мой меня любит, - пожал плечами доктор Шулейман. – Хоть он говорил это в последний раз, когда я ещё в начальной школе учился, я это и так знаю. Заказал бы, наверное, если бы не любил, - он посмеялся, закинул ногу на ногу.