Страница 145 из 157
- Могу рассказать, как всё было, если вдруг не помнишь. Честно сказать, ты меня удивил. Оказывается, не такой уж ты и деревянный, а можешь ого как стонать, прогибаться и просить ещё. Хотя делать всё равно ничего не умеешь.
Поверх налипшей грязи и истерического жара словно обдали холодной водой, но она не отмыла, а напротив. Том поднял к нему взгляд.
- Нужно было на камеру снять, чтобы ты сам посмотрел, но можешь и на слово поверить. А то заладил – меня изнасиловали, меня изнасиловали… Да, изнасиловали, и что? Это же не повод на всю жизнь отказываться от секса?
Том сжал кулаки, сдавил челюсти. Врезать, врезать, как же хотелось ему врезать! Но он не решился. Руки расслабились и безвольными плетьми легли на покрывало.
- И кстати, - вспомнил Оскар, - не залёживайся, тебе ещё завтрак готовить, я тоже не так давно проснулся.
- Что?
- А что тебя удивляет? Думал, что то, что мы переспали, что-то меняет? Нет. Ты по-прежнему мой никудышный домработник. Я и раньше с прислугой спал, когда была хорошенькая. Так что вытри сопли и берись за дело.
- Ты сволочь…
- За языком следи. А то когда не надо, он у тебя больно хорошо работает.
Тома замкнуло. Он схватил первое, что попалось под руку – полную пепельницу и швырнул в спину уходящему парню. Промахнулся. Хрустальная вазочка врезалась в дверь, окурки удручающим конфетти рассыпались по полу, очень символично усыпав пеплом всё то светлое, что Тому удалось вокруг себя возвести [в чём удалось себя убедить].
- Нервы тебе лечить надо, - спокойно ответил Оскар, обернувшись к нему. – И уберёшь всё.
Он вышел из комнаты, а Том упал на бок, зажмурился, что было сил, скрипя зубами от всего того, что рвало в клочья изнутри. А ещё эта боль… Да, слабая, но всё равно ощутимая. Подтверждающая, что всё это было на самом деле, что всё не бред: его, Оскара, да чей угодно!
Открывая глаза, Том видел всё ту же комнату, которую наблюдал ночью, но другими глазами, и снова жмурился до белых всполохов. Раз за разом. Бесполезно. И не забыть. Не выдрать из себя картинки воспоминаний и ощущения, всё ещё блуждающие на коже злобными призраками.
От запаха клубники тошнило, выворачивало, сдавливало лёгкие до невозможности сделать новый вдох.
Том точно знал, что отныне возненавидит эту ягоду и в жизни больше не возьмёт её в рот.
Осторожно, чтобы не тревожить ноющее – из-за души – тело, он перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку, чтобы задушить витающий в воздухе аромат. Но она пахла парфюмом Оскара и всё той же клубникой.
Хотелось перестать дышать на год. Хотелось не двигаться больше никогда, заснуть и переждать это страшное время.
Том свернулся в клубочек, обняв себя поперёк живота, подтянул колени к груди. В голове помимо воли всё мелькали картинки прошлого и едва прошедшего, упорно цепляющегося за настоящий момент, продолжающегося.
Не забыть.
Он прокручивал в голове последний разговор с Оскаром, отчаянно ища ответ на вопрос – как он мог так с ним поступить? За что? А фоновое сознание упорно сталкивало прошлое с настоящим, сравнивало. Кровь и слёзы против стонов. Хруст вывернутых суставов против того, как сам выгибался навстречу. Боль против удовольствия.
Том предпочёл бы сойти с ума только ради того, чтобы перестать об этом думать.
Но мысли упрямо продолжали виться, сталкиваться, мириться между собой, подталкивая своего носителя к тому, что действия Оскара по отношению к нему не были преступлением, и насаждая тем самым успокоение.
Не верилось, да пришлось поверить. Было и было. Нужно просто попытаться забыть.
Наконец-то Том выбрался из постели, но когда встал на ноги и сделал шаг, боль на мгновение прострелила обжигающей стрелой, выбивая из глаз свет и взрывая веру в то, что можно жить и после того, что произошло этой ночью. Не потому, что боль была невыносимо сильной – потому, что он помнил, насколько сильной она может быть, и как тело может ощущаться сплошной рваной раной.
Том осел на пол, сложился в невозможной позе и спрятал лицо в переплетенных на коленях руках. Грудь рвало, дыхание превратилось в дрожь.
Только через час Том более или менее пришёл в себя. Даже не попробовав собрать с пола свою одежду, он завернулся в одеяло и вышел в коридор, желая скрыться в своей комнате. Но через пару метров едва не столкнулся с вышедшим из-за угла Оскаром.
Он отвёл взгляд, сжимая одеяло на груди. Стыдно не было, но смотреть на Шулеймана не хотелось. Потому что Том ему, чёрт побери, верил! Верил, доверял и со всей своей глупейшей наивностью был уверен, что он не причинит ему вреда, не тронет! Но Оскар предал его доверие и растоптал так, что теперь было не вздохнуть. Это было, как если бы человека, чудом вставшего после остановки сердца, кто-то пырнул ножом в спину.
- Молодец, - расслабленно проговорил Оскар, скрестив руки на груди. – Я как раз шёл сказать, чтобы ты уже выметался из моей комнаты.