Страница 11 из 19
Небо из жемчужно-розового сделалось пепельно-серым. Горы стояли в мягких сине-фиолетовых тенях. Подошло время маркачу-как − сумеречной молитвы (четвертой по счету в распорядке дня мусульманина), которая творится, когда на горизонте совершенно исчезнут лучи солнца.
Горцы убеждены, что они не только по времени суток узнают час, назначенный для намаза, но от потребности и привычки часто молиться ощущают приближение даже минуты молитвы. Это состояние они выражают словами «чорхолъ лъала» − «тело чувствует».
И, точно уловив настрой души правоверных к молитве, с плоской крыши мечети разнесся тягучий призыв муэдзина к намазу и омовению: «Аллах велик! Аллах велик!..».59
.
Глава 6
Живет в огне преданий Кавказа и другая легенда о Шамиле. Быль это или небыль, кто знает?.. Но у каждого горца, пожалуй, есть свой немеркнущий образ беспощадного воина Ислама, грозы гяуров, великого мудреца и духовного деятеля, создавшего имамат на Кавказе, от Черного моря до Каспия.
Сказывают и то, что сам Шамиль услышал эту историю о себе от слепого дервиша, когда овладел Гергебилем> и возвращался с мюридами в свое орлиное гнездо − Дарго.
…Была осень, месяц − «Когда Поспевал Кизил», когда в аулах мальчикам, достигшим должного возраста, делали суннат60 и радостные отцы резали жертвенных баранов.
…Встретив на своем пути дервиша с поводырем, имам одарил несчастного серебряными монетами и, не открывая своего имени, попросил старца поведать ему какую-нибудь историю.
− Как? Ты не знаешь, благословенный щедрый путник, истории о великане и Шамиле? − изумился ниществующий монах. − Тогда слушай… Бисмилла, аррахман, аррахим61
Однажды бесстрашный Шамиль остановил коня, решив передохнуть со своими джигитами в глухом ауле, вдали от наезженных дорог и горских селений… Много раненых и умирающих воинов было в его отряде, а кругом одни горы, пропасти да орлы в небе… Люди того тухума оказали помощь нуждающимся, но показались странными Шамилю. Ужас и страх жили в их потухших взорах… В саклях не звучало радостных голосов, не было слышно песен и тостов тамады62, не было видно и детей…
− Воллай лазун! Что случилось, уважаемые? Какое несчастье постигло вас? Кто обидел?! − задал вопрос жамаату прозорливый имам. − Поделитесь скорее горем… Быть может, я смогу вам помочь? На земле невозможного для меня − мало.
Долго переговаривались и шептались аульские старейшины между собой, прежде чем наконец решились поведать жуткую правду. Уж больно неловко им было тревожить своими заботами такого высокого и почетного гостя, какого им послал Милостивый Аллах. Но страх смерти много крепче стыда… он-то и развязал языки перепуганным аульцам.
…Между тем черное зерно страха заключалось в ужасном башибузуке, великане-людоеде трехметрового роста и звериного вида. Как оборотень, он рыскал в окрестностях аула, лишь только начинали расти вечерние тени, а над горами вспыхивал кровавый закат… Великан промышлял чем угодно и был первым добытчиком в этих зловещих горах. Он грабил всех подряд, отнимал зерно, угонял скот и коней, убивал охотников и чабанов… Крал женщин, а натешившись, вспарывал им животы, потрошил, как кур, и пожирал внутренности… Бездыханные тела злодей сбрасывал в бездонную пропасть. И не было для изверга ничего святого на свете. Аллах, царь и имам были для него пустые слова, так же, как шариат и адат.
− Где же были ваши мужчины? − Шамиль свел в гневе брови. − Или в вашем роду нет джигитов, способных защитить горскую честь?!
− Их давно нет, имам… − с горечью в голосе ответил за всех самый старший из жамаата. − Все наши воины, весь цвет и гордость тухума, много лет назад ушли под твои знамена сражаться с урусами… и давно взяты могилой. Одни сложили головы на Ахульго, другие погибли в Хунзахе, третьи остались лежать в земле близ аула Салты… Оглянись, Милосердный (Ар-Рахим) и Величественный (Аль-Джалиль) имам, разве твои зоркие, соколиные глаза видят в нашем ауле хоть одну папаху джигита? Одни женщины и дети… одни калеки и старики, руки которых иссохли и с трудом держат посох… Раньше в нашем ауле было пять по десять дымов63… теперь, как видишь, не более двадцати. Война не родит людей… она их убивает… Последний раз на защиту нашего аула вставал шорник Иса со своими сыновьями Расулом и Гаджи. Никто из них не вернулся из чащи. Освободи нас, имам, от этого шайтана!
− Аллахом заклинаем тебя! Спаси наш аул… Найди способ!
− Что я с ним должен сделать? − спросил Шамиль.
− Убить, имам!
− Только убить!! А труп его бросить в пропасть на съеденье стервятникам и шакалам. Он же сам убийца − канлы нашего рода.
− Якши, − согласился Шамиль и в тот же день, после намаза, послал своих мюридов на поиски злодея.
…Долго выслеживали они коварного башибузука, наконец напали на огромные следы, по которым и вышли к его логову. Великан жил в пещере, вход в кою был усеян звериными и человеческими черепами.
…Десять лучших нукеров отправлял на это дело имам. Вернулось лишь семеро, словно побывавших в медвежьих когтях. На трех арканах батыры приволокли к ногам повелителя лесного оборотня. Он и вправду был невероятно огромен и силен, со звероподобным лицом, дремуче заросший волосом, как шерстью, похожий на дэва64, рычащий и извергающий жуткие проклятья.
Чтобы наказать преступника по заслугам, собрался общинный суд − диван. Старейшины постановили выколоть людоеду глаза раскаленным на огне кинжалом. Ослепив злодея, воины-гази загнали его саблями в огромный зиндан65 и заперли на четыре замка до назначенного часа казни.
…Прошло несколько дней. Люди аула не жалели резать баранов для мюридов Шамиля; кругом теперь слышались веселые голоса и детский смех. Покуда раненые поправлялись, перед имамом и его кунаками каждый день ставился на трех ножках низенький стол с кусками сочного шашлыка, козьим сыром и овсяными чуреками. После шашлыка подавалась отварная баранина, разрезанная на куски66, корта-когиш (баранья голова с галушками) и мясной бульон, заправленный сметаной и чесночной приправой.
И вот однажды, когда в камине прогорели последние угли, а в вышитой звездами тьме слышалось лишь мирное пофыркивание лошадей да убаюкивающий рокот реки, в комнате имама раздался оглушительный грохот.
Крепко спавший Шамиль вскочил с ложа, сбросив с себя покрывало из волчьих шкур, огляделся. Чинаровая дверь, отделявшая его комнату от кунацкой, была раскрошена в щепье, а на него надвигалась тяжело дышащая гора − не то человек, не то зверь, из глотки которого вырывался утробный рык. Имам понял: живодеру каким-то образом удалось вырвать кованую решетку с замками, и теперь он пришел свести счеты.
Гигант надвигался, прислушиваясь и озираясь; по-звериному втягивал ноздрями воздух и на каждый шорох оскаливал крупные клыки. В одной руке он держал закавказский древний, переделанный из средневекового меча тяжелый и широкий кинжал, ножны которого, сделанные из клюва пеликана, покачивались в такт его движениям… в другой − масляный от крови двуручный топор, которым горцы рубят туши быков.
Имам тоже схватил свой кинжал и крадучись, отступая к стене, дважды крикнул своих мюридов. Но никто не бросился, не откликнулся на его зов − убийца успел зарубить охрану. Аул безмятежно спал. Никто не слышал зова имама, да никому и в голову не могла прийти мысль потревожить сон грозного владыки.
59
Первая строка азана (призыв к молитве), которая звучит четыре раза; готовясь к молитве, мусульмане совершают обязательное ритуальное омовение определенных частей тела, в определенной последовательности и с произнесением специальных формул.
Затем, если молящийся находится не в мечети, он становится на молитвенный коврик (в походе бурку), обратившись в сторону Каабы, и сам произносит азан. Среди основных молитв, употребляющихся мусульманами во время намаза, следующие: «Аль-Фатиха» («Открывающая» – 1-я сура Корана) и «Аль-Ихляс» («Очищение», 112-я сура Корана) // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.
60
«Одним из значительных обрядов детского цикла для мальчиков, – пишет исследователь Б. Рагимова, – был обряд обрезания – сюннет (суннат). Обрезание, встречавшееся у многих народов с глубокой древности, являлось частью обряда инициации. У лезгин, как и у других народов Дагестана, сюннет (по-араб. хитан – обрезание, или усечение крайней плоти) появился с принятием ислама. Обычай этот очень древний, известный еще по откровениям ранних пророков, и весьма распространен среди тех, кто покорился Аллаху. Определенных жестких возрастных границ для сюннета не было: были случаи, когда обрезание ребенку делали еще в колыбели. Однако чаще это был возраст от двух до четырех лет. Благоприятным временем для обрезания считались весна и осень, когда раны заживали быстрее и с меньшими осложнениями. В народе же говорили, что лучшее время для сюннета – когда кизил поспевал. Как событие жизненного цикла, сюннет у горцев не проходил незамеченным. По случаю сего события устраивалось угощение, родственники приносили мальчику подарки, родители совершали жертвоприношение. Особый размах это действо приобретало в том случае, когда в семье делали обрезание одновременно сразу нескольким мальчикам».
61
Бисмилла (бисмала, басмалах) – произнесение формулы и сама формула «Бисми Ллахи р-рахмани р-рахим», что означает: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного!». Такими словами открывается почти каждая сура Корана. Некоторые мусульманские богословы считали, что первоначально «бисмилла» не входила в текст сур и служила лишь для их отделения друг от друга. «Бисмилла» произносят во время молитвы, а также приступая к любому делу. Этой формуле придается магическое значение, она пишется на талисманах, оружии, часто встречается в надписях на архитектурных сооружениях мусульманского Востока.
62
З. Шахбиев в своей книге «Судьба чечено-ингушского народа» пишет: «Тейп (тайп) возглавлял тайпанам хьалханча – предводитель, вождь тейпа или, как принято говорить, тхъамда (вернее, тамада – по-турецки означает “старший, старейший”). Предводитель руководил советом старейшин и участвовал во всех делах тейпа, указывая, как вести себя во всех обстоятельствах жизни. Все свои поступки и действия каждый член тейповой общины обязан был согласовать с вождем. Решающую роль в управлении родом играл не предводитель, а совет старейшин рода – демократическое собрание».
63
На протяжении столетия рост членов родовой общины приводил к закономерному дроблению клана. Выделившиеся семьи по мере возможности селились поблизости от отцовской семьи. В высокогорных альпийских районах ландшафт и форма хозяйства делали рациональным расселение малыми деревнями (по 15–30 дворов); в долинах и на равнинах вырастали крупные «урбанизированные» аулы (от 100 до 1000 «дымов»), где настоящие и бывшие родственники селились «концами» или кварталами (в Дагестане они назывались «мехле» или «авал» // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.
64
Сказочное чудовище, обладающее огромными размерами и жутким видом, в преданиях и легендах народов Средней Азии и Кавказа.
65
Глубокая яма, вырытая в земле, где содержались пленники.
66
По принятому обычаю это блюдо гости должны начинать с курдюка, а голова предназначается старшему, который, впрочем, из любезности может предоставить ее в распоряжение и меньшей братии. Сам хозяин угощался куском мяса и одним глазом сваренного барана, остальное передавалось почетному гостю. Таким образом баранья голова обходила всех собравшихся за трапезой.
Традиционными блюдами чеченцев, ингушей, дагестанцев были и остаются: жижиг-галнаш (мясо с галушками и чесночной приправой с перцем и солью), корта-когиш (баранья голова и ноги с острой приправой), домашняя колбаса, сискал-чурек, хингалаш (полукруглая лепешка с тыквой, которая выпекается на сковороде без жира), далнаш и чепалгаш (лепешки с различными начинками), халва из орехов.
Пироги, пельмени, вареники с различными начинками (рубленым мясом, яйцами, творогом, картофелем, тыквой, курагой, зеленью и травами) готовили и у других народов.
Самое распространенное блюдо было хинкал. Готовили хинкал различных размеров и форм, из кукурузной, пшеничной и др. видов муки, раскатывая тесто или делая лепешки.
Обязательным компонентом была подлива из кислого молока, в которую добавляли толченый чеснок и пр. специи. Готовили блюдо так: отваривали в котле мясо, затем вынимали его, а в котел бросали четырехугольные кусочки раскатанного теста или лепешки (это собственно и есть хинкал). Иногда лепешки были крупными (особенность высокогорий, где из-за нехватки топлива и зерна хинкал использовали также в качестве хлеба) или скатанными в виде трубочки. Через должное время их вынимали шумовкой и клали в большое блюдо. Рядом ставили острую подливу. В посуду, из которой ели хинкал (деревянные чашки), позже наливали мясной бульон. Ели хинкал палочками из барбарисового дерева с двумя острыми концами.
Иногда на сковороде поджаривали мелкими кусочками сушеную колбасу, перетертое с ягодами мясо или кусочки курдюка, а затем добавляли сывороточный уксус. Когда вся эта масса закипала, ею заливали хинкал, выложенный в миски // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.