Страница 10 из 19
Было мне тогда не больше четырнадцати зим… В тот год засуха и зной стояли страшные… Много скота пало. Земля потрескалась и обуглилась, будто по ней прошел огонь. Трава покоробилась желтизной, ручьи пересохли, а реки обмелели…
Я спускался с гор. Неподалеку от Темир-Хан-Шуры, на окраине одного аула, меня встретили пять молодых парней, на год-два старше меня. У одного старое кремневое ружье было…
− Уо! Селям алейкум, ламорой54 из Гимры! Хорошо, что ты попался нам со своей дохлой клячей. Угости джигитов персиками. Не видишь разве − жара? Пить хотим! − крикнул один из них и без спросу и разрешения запустил руки в мои корзины. − Э-э-э! Что за кислятину ты везешь? Челюсти сводит, волла-ги!
Наглецы врали… персики были сладкими. Но вместо благодарности они выплюнули мне под ноги надкушенные плоды и бросили с насмешкой в лицо:
− И это ты несешь-везешь продавать на базар в Темир-Хан-Шуру?! Свиньи, и те отвернулись бы от этого дерьма!
…Уж не помню, из какого они были тухума55, из какой гары56, − лукаво успехнулся Шамиль, проводя ладонью по своей огненной, крашенной хной бороде, − но шутки их мне не понравились. Я помню адат, помню законы: «Если рот держать закрытым, будет голова цела. Кто не поступает так, тот слабоумный». Видя к тому же, что их много, что все они меня старше, а у одного из них заряженное ружье… я попытался благоразумно пройти мимо. Но они окружили меня и принялись развьючивать лошадь, стаскивать с нее корзины с фруктами и хурджины, которые наполняли руки моей матери.
− Эй, не горцы вы разве? Обычаев не знаете?! Или гимринцев, что выше вас в горах живут, за мужчин не считаете?! − крикнул я.
Но они лишь надрывали животы от хохота и потешались над моим беспомощным и растерянным видом.
Имам замолчал, глядя на пляшущие языки пламени, а люди, сидевшие у костра и слушавшие с чувством трепетного благоговения историю великого Шамиля, встретились с его упорным прищуренным взглядом.
…Мирно потрескивал, фыркал ставший ярче рубина валежник; из соседней сакли тянуло душистым кизяком и жареными лепешками. Молчали в стылой дреме дагестанские горы.
− Что было дальше, Учитель? − неожиданно откуда-то сверху сорвался звонкий голос.
Старики, задрав головы, недовольно зашумели, гневно потрясая посохами.
− Пошли вон, дети шайтана! Молнии на вас нет!
− Чтоб повысохли ваши языки, а дым, выходящий из труб ваших саклей, стал тоньше крысиного хвоста!
− Кто посмел осквернить этот час?! Кто бросил камень в ровное течение исповеди Святого Человека?!
Шамиль властным жестом утихомирил громкокипящих аксакалов и чухби. Он давно приметил на ближайших плоских крышах домов.57
> десятки сверкающих в отблесках костра глаз наблюдателей и слушателей, которые завороженно смотрели на него − своего защитника и Пророка, и ловили каждое слово.
− Что ж, и я был таким, уважаемые… Тоже взбирался на крышу послушать мудрейших и посмотреть на знаменитых воинов. Уж это всяко угоднее Аллаху, чем если бы они тайком ездили глазеть на крепости гяуров и слушать их лживые обращения к племенам гор. Эй, покажись, смельчак, что осмелился перебить меня!
Все замерли… Но в следующую минуту на крыше сакли, расталкивая приятелей локтями, объявился малец. Ни дать, ни взять − волчонок. Голенастый, худой, уши торчком, с блестящими живыми глазами, жадно и преданно озиравшими Шамиля. Цепкие детские руки крепко сжимали ножны и рукоять висевшего на поясе кинжала.
Имам не удержался, вновь улыбнулся излучинами губ и, уже обращаясь ко всем юнцам, «оседлавшим» ближайшие крыши, повысил голос:
− Ну что, волки, быстры ваши ноги? Остры ли ваши клыки? Готовы рвать глотки русским собакам?
− Аллах акбар! − точно выстрелы, грохотали десятки молодых голосов.
− Веди нас, Учитель!
− Прикажи седлать коней!
Шамиль удовлетворенно кивнул головой, увидев в багровом свете костра белозубые оскалы подрастающей смены.
− Придет время, и я буду ждать ваши кинжалы и шашки в своих рядах! Аллах велик!
− Ля илляха иль алла! − точно из одной груди вырвалось дружное, фанатичное, вечное.
− А теперь дослушайте до конца начатое!
Шамиль опять поднял руку, призывая к спокойствию и порядку. Крики и ликование прекратились мгновенно, взялась молитвенная тишина, так что ясно стало слышно тявканье и плач шакалов с дальнего склона ущелья.
…Рассказчик щелкнул бирюзовым зерном каменных четок. Его обветренное в бесконечных походах лицо буро потемнело от прихлынувшей крови. Речь стала рубленой, краткой, слова − тяжелыми, как свинцовые пули… и за ними чувствовалась сдержанность, таящая в себе силу.
− Аллах свидетель, в ту минуту я испытал страх… Взрослыми и большими показались они мне. В отрочестве всегда так… год кажется за три. Я хотел убежать, но не мог. Вы думаете, что Шамиль из Гимры никогда ничего не боялся?.. Позже никогда. С той поры я всякий раз вспоминал этот стыд, а когда вспоминал, то уже ничего не страшился.
…Их вожак, решив посмеяться над гимринцами, сорвал папаху с моей головы, отбежал и крикнул:
− Ты хвастаешь, что живешь ближе к орлам… Я живу у подножия горы, но кто из нас больше мужчина?! По мне, так ты ничтожнее коровьего помета.
…Не помню, как я выхватил кинжал. Кровь клокотала в жилах. Сорвать папаху с горца равносильно тому, чтобы бросить под ноги его честь! Я нагнал обидчика у ворот аула. Сбил с ног у сточной канавы, приставил кинжал к его дрожащему горлу. Хотел убить шакала и зарезал бы − не шути с огнем! − но он взмолился о пощаде… Сзади раздался выстрел. Пуля просвистела в пальце от моего виска… Плохой стрелок был тот ламорой. В меня стрелял. Промахнулся. Воллай лазун! Берешь в руки ружье − целься. Целишься − убей. Грохот только всполошил народ в ауле. Много вооруженных мужчин сбежалось на выстрел. Но прежде я крикнул разбежавшимся трусам: «Эй, вы! Если не хотите обжечь свои кишки о сталь моего кинжала, сделайте все как было!» Они не заставили меня повторять дважды. Корзины мои вновь были полны персиками из родительского дома. В тот день на базаре Темир-Хан-Шуры… я слышал, как старики говорили: «Об этом юноше мы еще услышим не раз!» Давно это было, но я не забываю, да и не хочу забывать. Потому что в эту минуту проснулся мой дух − мой огонь. В эту минуту я и стал Шамилем. Разве я хотел шума и драки? Они сами вывели меня из терпенья… Но знайте, − решительно сказал имам, обводя собравшихся пламенным взором, − в жизни каждого человека, как и в жизни каждого народа, наступает момент, когда следует высечь из своего сердца огонь.
…Потом прошли годы, много воды утекло. − Шамиль, отдаваясь воспоминаниям, протянул ладони к костру и закрыл глаза. − Как-то работал я в саду. Засучив рукава, таскал снизу на скалу чернозем и рассыпал его вокруг каждого деревца. Таскал землю я старой папахой. К этому времени уже несколько ран было на моем теле. Я их получил в разных схватках. И вот приходят ко мне наши горцы из других аулов, даже очень дальних, и говорят, чтобы я седлал боевого коня и надевал оружие. Мне не хотелось снимать с ковра шашку и ружье… Я отказался, потому что мирную жизнь − садоводство и пчел − любил больше, чем кровь и войну.
Тогда посланцы аулов сказали:
− Шамиль! Чужие кони пьют из наших родников, чужие люди задувают наши светильники. Сам сядешь на коня или мы поможем тебе?
И вновь загорелся в моей груди огонь, как в тот раз, когда меня оскорбили юноши, огонь, подобный тому и даже жарче. Я забыл про свой сад, я забыл обо всем. Ни дождь, ни ветер, ни стужа не могут погасить огонь, который вот уже почти тридцать лет носит меня по горам. Пылают аулы, дымятся леса, огонь и сталь сверкают сквозь дым во время сражений, пылает весь Кавказ. Вот что такое огонь!».58
54
«Ламорой» было презрительное название горцев» // Толстой Л. Н. Хаджи-Мурат.
55
Слово «тухум» на санскрите и фарси означает «семья», «деревенская община». У аварцев наряду с иранским «тухум» был распространен собственный термин – «кьибил» (буквально «корень»), у даргинцев – «джинс», у лакцев – «сака», у лезгин – «сихил», «миресар». Каждая такая группа возглавлялась одним или несколькими старшинами (чухби, карт, адилал, аксеккал, хистар и др.). Старшины, вожди вели текущие дела общины, рода, разрешали споры между ее членами. Они же выполняли функции судей по адату // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавк8 В книге Э. Исаева «Вайнахская этика» говорится: «…Чеченский тейп объединял семьи, связанные между собой кровным родством по отцовской линии. По мере разрастания тейпы (тухумы) распадались на две или более части – гары (ветви тейпа, рода), каждый из которых со временем образовывал самостоятельный тейп. Все члены гара могли назвать имя своего реального предка. Кроме того, каждый чеченец должен был знать и помнить имена не менее 20 лиц из числа своих предков».
«Как правило, большая семья, известная у горских народов Северного Кавказа под разными наименованиями, объединяла до пяти-шести и более поколений ближайших родственников, преимущественно по прямой нисходящей линии (родители, их женатые сыновья, внуки и т. д.). Численность ее достигала 40–60, а порою 100 и более человек. В ряде случаев в больших семьях, особенно феодальных, проживали и рабы, являвшиеся собственностью владельцев. На протяжении столетия рост числа членов семьи приводил к закономерному дроблению семейной общины. Выделившиеся семьи по мере возможности селились рядом, поблизости от отцовской семьи» // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.аза в XIX веке.
56
В книге Э. Исаева «Вайнахская этика» говорится: «…Чеченский тейп объединял семьи, связанные между собой кровным родством по отцовской линии. По мере разрастания тейпы (тухумы) распадались на две или более части – гары (ветви тейпа, рода), каждый из которых со временем образовывал самостоятельный тейп. Все члены гара могли назвать имя своего реального предка. Кроме того, каждый чеченец должен был знать и помнить имена не менее 20 лиц из числа своих предков».
«Как правило, большая семья, известная у горских народов Северного Кавказа под разными наименованиями, объединяла до пяти-шести и более поколений ближайших родственников, преимущественно по прямой нисходящей линии (родители, их женатые сыновья, внуки и т. д.). Численность ее достигала 40–60, а порою 100 и более человек. В ряде случаев в больших семьях, особенно феодальных, проживали и рабы, являвшиеся собственностью владельцев. На протяжении столетия рост числа членов семьи приводил к закономерному дроблению семейной общины. Выделившиеся семьи по мере возможности селились рядом, поблизости от отцовской семьи» // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.
57
Высшим органом власти сельской общины (аула) являлось народное собрание. Здесь решались важнейшие вопросы жизни общества: войны и мира, заключения союза с соседними обществами или феодальными владениями, утверждения адатных норм или внесения в них изменений и дополнений, выбора должностных лиц. На собрание, как правило, должны были являться все взрослые мужчины общины. Сначала высказывались старики, потом мужчины среднего возраста и лишь затем молодые, которые без особого разрешения говорить не могли. Голосование по обсуждаемым вопросам было открытым, о чем свидетельствует сохранившееся у аварцев выражение «Разияс килиш борхи!» («Пусть согласный поднимет палец!»).
На собраниях царили порядок и дисциплина, отмеченные кавказоведом Н. И. Вороновым в записках «Из путешествия по Дагестану» (1870): «Но вот состоялся джамаат (собрание верующих; старейшин). Все члены его держат себя весьма дисциплинированно: у места молчат, у места говорят, и некоторые весьма бойко, плавно и дипломатично, у места слушают. Интерес каждого – предмет схода, совещания; и если джамаат (годекан) собрался в ауле, подле строений, то крыши их переполнены любопытными наблюдателями и слушателями, коим нет места в среде самого джамаата, – несовершеннолетними, а иногда и женщинами. Это не стадо, это строго дисциплинированная толпа; импровизированным поведением ее на сходке может остаться доволен любой ревнитель порядка».
58
Гамзатов Р. Мой Дагестан.