Страница 5 из 10
Но манера Тимофеевой сводить любой треп к интиму казалась непристойной. Со всякой дороги она уверенно сворачивала на одну: кто с кем любовники, каковы оба, по ее мнению, в постели и долго ли им еще там кувыркаться вместе. Озабоченная девушка всех подозревала в половых извращениях, о которых Алла в жизни не слышала. Она с родни одеяло скидывала. Однажды буднично, не краснея, сказала: «От мамы ушел дядя Миша. Это ее последний гражданский муж. Она не очень расстраивается, говорит, они год жили как брат с сестрой». Костомарова испытала неловкость, будто это сказали про ее мать. И утвердилась в мысли, что приятельница – сексуальная маньячка, но не виновата в отклонении. Поспи-ка с детства в одной комнате с родительницей и ее мужиками. Разовьется тут болезненное любопытство и соответствующее воображение.
Однако возмутившая девочку Аллочку распутная тетка оказалась простой, милой, уютной, добросердечной женщиной. Тимофеева как-то предложила зайти. Костомарова поколебалась, но решилась. В комнатенке не было ни пылинки. Стекла и паркет блистали, будто во дворце. На широкой металлической кровати возлежали нереальной пышности перина и подушки, накрытые чем-то кружевным и белоснежным, как в деревне. Ничего развратного в постели не было. Она смешила в городе конца двадцатого века, и только. Остальная мебель была вполне современной. И диван, на котором ночевала дочь, устилал скромный бежевый плед. Инвалидка с больной нервной системой вовсе не застыла в кресле-каталке, гримасничая причудливыми тиками. Крепкая, улыбчивая, облаченная в цветной байковый халат, с завитыми и уложенными волосами мать Ани искренне обрадовалась гостье и принялась хлопотать. Той вспомнились слова «попотчевать», «уважить» и «приветить».
Книг здесь не читали. Художественный вымысел в фильмах отрицали – режиссеры снимали правду, чем глупее, тем правдивее. Но о реальных людях знали все, особенно кто с кем спит и от кого рожает. Типов, с какими Аню и маму жизнь еще не сталкивала, неизбежно встречали их бабушки-прабабушки. И не забыли рассказать внучкам-правнучкам. В основном устные предания касались мерзостей человеческой натуры. В самом деле, чего о добре-то предупреждать? Все сами выпячивают, чтобы и слепой заметил. Это зло прячут. Его надо учить распознавать. А какое зло самое злое для женщины, будь она хоть уборщица, хоть начальница? Правильно, баба, способная увести мужика.
Поначалу Алла слушала с любопытством. Ей и в голову не приходило, что такое множество простых людей втихаря блудит напропалую, осуждая менее скрытных грешников и, кажется, до изнеможения им завидуя. Все жизненные трагедии и комедии во все времена начинались, как оказалось, с похлопывания женщины по заду. Мудрый народ думал лишь о размножении. И уверял, будто в этом смысле он един с легкомысленной интеллигенцией. Да, еще справедливости в мире недоставало. Но пережить это было легче, чем безнаказанный соседский разврат. Костомарова сочла эту трактовку действительности клеветой на человечество. В ее окружении тоже болтали о любви, романах, флирте, свадьбах, изменах, разводах. Всегда с точки зрения чувств – хорошо ли поступили, дурно ли. И никогда с точки зрения физических ощущений – удовлетворяет кто-то кого-то или нет. Ей захотелось подарить Тимофеевой несколько книжек и билеты в театр.
Пока раздумывала, не обидит ли Аню столь явным намеком на узкие и мелкие интересы, к ним прибилась Ленка. Не найдя достойных общения с глазу на глаз ни в группе, ни на потоке, она занялась целым курсом. Несколько раз подсела к Костомаровой и Тимофеевой в буфете. Слушала, вопросы задавала. И подумала, что Алла не слишком отстала от нее в умственном развитии. Дальше все было просто. Ленка не отставала от девушек ни на шаг и неумолчно болтала, задавая близкие Алле и чуждые Ане темы. Тимофееву никто не гнал. Она сама незаметно отправилась искать собеседниц попроще. Уставшая мысленно присутствовать при чужом совокуплении Алла, разумеется, ее не удерживала. Честно говоря, ей и Ленка не слишком нравилась. Казалась трепливой эгоисткой. Но лень было избавляться, притворившись дурой. Так и продружили тридцать лет.
С Аней они больше не пересекались. Здоровались приветливо, спрашивали друг у друга: «Как дела?» Ответ не интересовал. Но у обеих до выпускного сохранялась уверенность в том, что, если понадобится помощь, есть к кому идти. Аллу Тимофеева однажды выручила так, что забыть не удалось, хотя иногда сильно хотелось. Надвигался грозный экзамен по анатомии. И – все, никаких костей, вырезок из человеческих тел, называемых препаратами, целых трупов. А главное, свобода от зубрежки многословных латинских названий каждой толики того, из чего состоят люди. Костомаровой удавалось сдавать на пятерки зачеты. Но даже ей приходилось утешать себя: «Ты – золотая медалистка, у тебя отличная память и вкус к латыни. Как же справятся блатные троечники, деревенские ребята и рабфаковцы? А ведь переползут через эту анатомию на четвереньках. И еще прекрасными хирургами станут. Не трусь, получишь свое «отлично».
Не тут-то было. В сессию мама вспомнила, что в этом году отец прекращает платить алименты: «Все, дорастил дочь до совершеннолетия, может свои жалкие копейки тратить на детей, которых не бросил». – «Я так хочу с ним встретиться, – сказала Алла. – Мамочка, пожалуйста, устрой нам свидание напоследок. Он ведь несколько раз пытался меня увидеть, но ты запрещала». – «Я защищала тебя от глупых надежд! – воскликнула упрямо не пропавшая с ребенком на руках женщина. – Ты такая доверчивая и впечатлительная! Что толку от встреч с подлецом, который ушел от нас, когда тебе было два года? И вообще, я тебя обманывала. Врала, пошло врала, будто он тобой интересуется. Не пытался он тебя увидеть никогда. Ни разу за шестнадцать лет не звонил, не маячил в пределах видимости. Это – жестокая правда. Больше не говорим о нем, смысла нет. Я его не простила и не прощу. И тебе советую». Как раз в это время мама собиралась замуж, и дочь заподозрила, что признанием она отсекала разговоры о бывшем муже, не желая расстраиваться. Не верилось, что можно лгать, дескать, отец хочет тебя увидеть, а я не позволю, облегчая неполное, но все-таки сиротство ребенка. О чем Алла маме и сообщила. Мама соглашаться отказалась. Обе сорвались, каждая со своей цепи обиды и одиночества. Так, как тогда, они ни до, ни после не ругались. Повторить те оскорбления не смогли бы и на дыбе. Разумеется, за криками последовали дни взаимного бойкота.
Вместо того чтобы учить анатомию, Костомарова страдала. Ненависть к матери была безмерна. Не удержала ее папу, молодого, красивого, доброго, выгнала. Значит, не любила. А другой бабе он был дорог. Родила ему двоих детей, уже много лет семья живет. И на самом деле отец рвался к дочке Аллочке. Мама не пускала их друг к другу, чтобы он не сказал, кто виноват в разводе. Раз так, и ее мечта о дочери-враче не осуществится. Пусть выгоняют из медицинского, пусть. И Алла не пошла на экзамен, к которому готова все равно не была.
Но, достигнув предела в обвинениях матери, она инстинктивно сделала шаг назад от края. И подумала: «Вдруг папа действительно только раздражался, когда из его небольшой зарплаты вычитали на меня деньги? Мы с мамой – отрезанный ломоть, и, если бы не эти чертовы алименты, он забыл бы о нашем существовании, как о неудачном эксперименте. В конце концов, мог бы найти меня, тайно встретиться. Не очень-то было нужно, получается». За просветлением следовал безжалостный, нагло оскалившийся ужас: «Что я натворила? Сдала на пятерки все, и дифзачеты, и экзамены. Зачем, зачем я послала к черту анатомию? И без зубрежки могла попробовать как-нибудь. Господи, спаси, ради Бога». Мама была в командировке. За пару дней необходимо было склеить осколки ее мечты.
Алла помчалась в институт. Рассказала в деканате и на кафедре что-то чудовищное о нападении хулиганов, умоляла. Поскольку двоечников, как обычно на этом рубеже, было много, ее допустили к сдаче вместе с ними. Пришлось лгать вернувшейся маме, будто экзамен перенесли. Девушка уныло зубрила, тупо рассматривала препараты в анатомичке, но справиться с отчаянием не могла. И с билетом ей катастрофически не повезло. Кое-как ответила на тройку с минусом. «Ставлю «удовлетворительно» не за знание анатомии, а за отличную зачетку, – вздохнул пожилой седоусый доцент. – Как же вы так, товарищ студентка? Безответственно?» Привыкшая к ее «высшим баллам» мать сначала растерялась. Потом разъярилась. Допытывалась, что она себе позволяет. Дочь отмалчивалась. У нее не осталось сил врать.