Часы бьют полночь

Ага, до завтра. А потом — до послезавтра, а потом до вечности, вечности в стылом московском метро, пахнущем креозотом и одиночеством. До обкусанных пальцев и нудных зачётов на нелюбимой специальности, на которую Оля поступила-то только потому, что из-за борьбы с тварями завалила вступительные!

Нет уж. Никакого больше «подождать». Сколько она ждала — что из этого выходило? Сплошные потери.

— Ты же понимаешь, что не сработает, — выпалила Оля, по-прежнему пытаясь разжать его пальцы. — Оно тебя нагонит — и всё, блэкаут. Что потом будет, не знаю, но явно ничего хорошего.

— А даже если так — ну и что? — повысил голос Женька. — Посмотри на меня, у меня хренов монстр внутри! Понимаешь, что хэппи-эндом тут не пахнет? В любом случае?

— Это мы ещё посмотрим, — прошипела Оля. Кажется, ей удалось подлезть собственными пальцами под его ладонь, но на этом успехи закончились. — И вообще… знаешь, задолбал со своей дурацкой жертвенностью!

— Говорит девушка, которая в нашу первую встречу попыталась убиться об монстра, чтобы спасти кучку малознакомых ребят, — парировал Женька. — Что изменилось? Чем я хуже тебя? Или герой здесь только ты?

— Да при чём тут героизм?! — чуть ли не завопила Оля, выгибая пальцы до ломоты в суставах. — Что может быть проще, чем сдохнуть, а?

Сбоку грохнул ещё один фонарь. На этот раз — ближе, намного ближе. Ещё чуть-чуть, и оно подберётся, и поймает, и сожрёт, или хуже, сдаст «им», и тогда…

Нет, не дождётся!

— В таком мире, как наш с тобой, героизм — это, мать его, жизнь, — с жаром продолжила она, проталкивая ладонь между его рукой и холодным металлом, с силой дёргая на себя, и снова, и снова. — Потому что умереть легко и можно в любой момент, об любую тварь, об какую душа пожелает! А жить — жить сложно, намного сложнее.

— Оля, послушай, у нас нет на это вре… — начал было Женька, но Оля не дослушала.

— Да, да, я понимаю! Я помню, что ты тогда говорил. И про одиночество, и про монстров, и про то, как это тяжело — жить ненормальной жизнью, терять родных, близких, притворяться, что всё окей, и при этом умирать внутри! Бегать от опасности и пытаться не сдаться. И это правда трудно! Я и сама поняла. Ничего на свете вообще труднее нет, чем жить! Особенно — вот так, как мы. Но… нужно!

Кончики пальцев, зажатые между его рукой и столбом, нащупали что-то на Женькиной ладони. Что-то знакомое, что-то болезненное. Она это видела на фудкорте, а он пытался от неё скрыть, чтобы не задавала лишних вопросов…

Голос хрип, на глаза наворачивались истерические слёзы. Тварь подступала всё ближе, но Оля продолжала — громко, почти срываясь на крик:

— Нужно, потому что зачем иначе это всё?! Вся эта борьба, все эти попытки, все эти рассветы и закаты, олимпиадный кружок, мамин дневник и то, как она на прощание желала тебе удачи, и всё остальное, всё, что делает нас счастливыми, понимаешь? Какой бы ужасной эта жизнь ни была, она всё ещё лучше, чем исчезновение, после которого ничего не будет, вообще ничего больше! Только чёрный дым и… монстры…

Она выплюнула залезшую в рот прядь и с силой вонзила ногти в глубокий порез на его правой ладони. Рука дёрнулась и разжалась, отпуская дорожный знак. Освобождая Женьку.

Похоже, она оказалась права. Именно через ранку тварь проникла в его тело, и именно через неё на «эту штуку» можно было воздействовать.

— Поэтому живи, — прошептала Оля. — И я тоже буду жить. Давай быть героями… вместе.

Перехватив его запястье, она бросилась вперёд по улице и потянула Женьку за собой.

***

— Наверное… не стоило… так расходиться, — пробормотал он, переводя дух. — Хотя ты была крута. Я бы не додумался про порез на руке.

— Прости, — прошептала Оля. — Я на самом деле… не собиралась. Случайно вышло. И то, и другое. Прости.

Она и впрямь не собиралась. Сейчас, в полутёмном предбаннике Дома культуры, когда всё осталось позади, ей стало мучительно стыдно за недавнюю вспышку. Оля ведь и сама не думала, что говорит, просто выкрикивала вслух слова, копившиеся на душе месяцами.

Не хотелось в этом признаваться, но убедить она пыталась не только его.

Себя тоже.

— Зря извиняешься, — Женька покачал головой. — Ты всё верно сказала. Жить сложно, но нужно, а этот мир — классное место даже с чудовищами. Я вечно об этом забываю, но ты права.

Он легонько ткнул её кулаком в плечо, и Оля несмело улыбнулась в ответ.

Они сидели на скамейке у стены предбанника. Около турникетов дежурил суровый бородатый дядька в форме, в местном обшарпанном Доме культуры смотревшийся неожиданно комично. Дядька то и дело косился на двух запыхавшихся подростков, что засели у стены и негромко о чём-то переговаривались, но замечаний не делал.

Внутрь они пока не заходили: слишком много народа и шума. Последние взбалмошные часы здорово вымотали обоих — хотелось хоть пару минут передохнуть в тишине и покое. Благо от твари пока оторвались. Если и найдёт, то не скоро.

— Ты не посчитаешь меня поехавшей? — слабо усмехнулась Оля. — После всего этого.

Женька фыркнул и запустил руку в волосы.

— Смеёшься? Оль, я тебя считаю поехавшей с первого дня нашего знакомства. Но в хорошем смысле.

— Это как?

— В суперважные моменты тебе вечно приходит в голову что-то безумное, но при этом рабочее, — пояснил он. — Поэтому я верю, что твой план выгорит, хотя даже не знаю, про что он.

— Скоро всё поймёшь, — Оля загадочно улыбнулась и нащупала что-то в кармане джинсов. Не фонарик, нет, и не бенгальский огонь. И даже не зажигалку. Было кое-что ещё.

Теперь, когда она знала про порез, всё становилось проще.

— Я уже спрашивал, да, — протянул вдруг Женька, — просто до сих пор не могу поверить. Ты действительно придумала, как нам… справиться со всем разом? И с «ними», и с этой штукой?

— И я снова отвечу — да, действительно. Верь мне, — решительно кивнула Оля, прислушиваясь к ощущениям внутри. Стрелки дрожали как бешеные, почти подступив к двенадцати. И на настоящих часах, тех, что отмеряли минуты до нового цикла, тоже была почти полночь.

Скоро они пробьют — и всё изменится.

— Я верю, — серьёзно ответил Женька. — Это так-то всё, что мне остаётся. Верить и… надеяться на лучшее. Видишь, я же говорил? Моё будущее сейчас — тоже в твоих руках.

Оля покачала головой. Месяц назад такое заявление испугало бы её: взять на себя ответственность за чью-то судьбу? За чью-то жизнь и человечность? За монстра в чьих-то венах?

Сейчас страха не было. Никакого страха больше не было. Только горел внутри ровный огонь, огонь, который уже не погаснет. Даже знакомые беспощадные стрелки, что отстукивали время до неизбежного, больше не казались холодными — пылали, как и всё остальное.

— Слушай, — спохватилась вдруг она, — а что твой папа? Мы его так там бросили…

— А что ему будет, — Женька поморщился, явно вспомнив произошедшее в квартире. — Хреновина его не тронет, он же не видит. Проспится, проснётся завтра с утра и вообще не вспомнит, что ты к нам заходила. И к лучшему, ей-богу.

Он вдруг отвернулся и отпустил голову, прижал ладонь к порозовевшей щеке. Оля могла его понять. Ей самой до сих пор становилось неловко, как только память воскрешала сцену в коридоре.

С другой стороны — что Дмитрий ещё мог подумать?

— Вообще-то батя обычно не такой, — добавил Женька, помедлив. — Только когда выпьет. Но пьёт он редко, так что всё терпимо… Извини за это. Я там сам чуть сквозь землю не провалился.

— Он рассказывал мне про презервативы, — зачем-то вспомнила Оля. Женька приглушённо кашлянул и закрыл лицо руками.

— Пожалуйста, ни слова больше! Просто ничего об этом не говори!

— Ну…

— Вообще молчи!

— Да хорошо, хорошо, молчу, — примирительно отозвалась Оля. — Успокойся, я не приняла на твой счёт. Хотя… знаешь, это странно. Все вокруг считают нас парой.

Она улыбнулась. Иногда ей нравилось его смущать. Когда-то Марина намекнула, что их дружба останется всего лишь дружбой не навсегда, и с тех пор Оля порой нет-нет да вспоминала её слова. Хоть и сама успела задолбаться двусмысленными взглядами окружающих.