Часы бьют полночь

Несколько ртов.

Внутри что-то оборвалось. Воздуха разом перестало хватать. Сердце заколотилось как сумасшедшее, а в голове уже не кольнуло — ударило отбойным молотком.

Что это? Что это такое?! Почему оно… что оно здесь… как такое вообще возможно?!

Ужас не давал нормально думать, но болезненная оторопь длилась недолго. Не соображая, что делает, Оля метнулась к двери, одним движением распахнула её и выскочила в коридор, подальше от этой твари, подальше от нечеловеческого, неправильного, несуществующего в реальном мире, от многолапого нечто, что смотрело на неё с той стороны окна.

Она упала на холодный линолеум коридора: ноги не держали. И почти в тот же момент распахнулась соседняя дверь.

— Чего орёшь? — гаркнули над ухом. Мужской, прокуренный голос. Суда по интонациям, его обладатель уже начал праздновать. — Совсем охренела? Ты кто вообще?

— Я… — начала было Оля севшим голосом, но не успела договорить: грохнула ещё одна дверь. На этот раз — ванной.

— Отвали от неё, придурок! — Рэна, завёрнутая в полотенце, выскочила из душа в шлёпанцах на босу ногу, и у Оли отлегло от сердца. — К своим гостям цепляйся! Моих оставь в покое.

— А чего твои гости орут как резаные в хренову рань? — возмутился сосед. — Фиг с тобой на этот раз, праздник всё-таки на носу, но, если она ещё раз завопит, я её на улицу вышвырну.

Выматерившись напоследок, он скрылся за дверью и с силой ударил створкой об косяк. Рэна фыркнула ему вслед и наклонилась над Олей.

— Жива?

— А… ага, — пробормотала та, — извини… у тебя теперь, наверное, будут проблемы?

— Забей, — в очередной раз отмахнулась девушка, — мы и так собачимся вечно. Весной найду вариант получше и съеду, а пока вот так. Ты чего вопила-то? И почему ты здесь, а не в комнате?

Оля окинула взглядом дверь, из которой только что выскочила. Лампа в коридоре не горела, и полумрак разбавляли лишь те жалкие крупицы света, что долетали из приоткрытого дверного проёма. Проёма, за которым ждало… нечто.

— Ну так что? — поинтересовалась Рэна ещё раз, открывая дверь. Коридор осветили лучи тусклого зимнего солнца, наполовину скрытого за облаками. Оконные створки отсюда просматривались лучше некуда, и тварь… о, чёрт, тварь была всё ещё там.

— Посмотри… — прошептала Оля, указывая пальцем в направлении окна и стараясь не смотреть на существо по ту сторону стекла, — посмотри… там… это…

— Что — это? — недоумевающе переспросила Рэна. — Ты таракана, что ли, увидела? Нет тут ничего! Блин, напугала, так завопила, что я было подумала, будто тебя тут режут…

Оля ушам своим не могла поверить. В смысле — нет ничего? А что это тогда такое, страшное, бесформенное, висит снаружи и щёлкает своими ртами, явно желая полакомиться человеком?

Она всё-таки глянула — осторожно, вполглаза. Нет, существо было на месте. Неестественное, уродливое, словно вышедшее из фильма ужасов, оно цеплялось лапами за внешнюю сторону стены и практически не двигалось с места.

Судя по тому, как радостно клацнули зубы, когда Оля посмотрела на него, оно её заметило. Но почему-то не пыталось проникнуть внутрь. И Рэна его не видела.

Может, и эта адская тварь — порождение её больного разума? Может, она просто не в себе? Видит галлюцинации, теряет память… Это что, начало шизофрении?

— Нет… — прошептала Оля. — Ничего. Тут уже… ничего нет. Спасибо.

Чудовище за окном одобрительно лизнуло стекло.

***

Из ванной доносился плеск воды.

Поняв, что юной соседке ничего не угрожает, Рэна отправилась обратно в душ, напоследок попросив Олю «больше не орать, если что случится, а то реально проблемы будут». Оля просьбе вняла и кричать не стала — хотя тварь, висевшая за окном, никуда не делась. И не только она: стоило присмотреться к пейзажу на улице, как становилось понятно, что чудовище было не одно.

Какие-то тени, мелкие существа, похожие на монстриков из детских книжек, ещё кто-то… В комнате их не появлялось, но там, снаружи, паслось не меньше десятка. Оставалось только вздохнуть с облегчением, что они её не трогают.

Пока не трогают. Хотя, если это галлюцинации…

А может, нет? В голове мелькали смутные картинки, похожие на воспоминания: она бросается куда-то в темноту, и точно пелена с глаз спадает. Может, в этом всё дело?

Вроде бы она начала видеть их… в октябре? Точно, это случилось в октябре! Но как? Из-за чего? Единственное, что вспоминалось, — один конкретный момент, не привязанный ни к какой ситуации.

Всё совсем запуталось.

Оля уселась на диван подальше от окна и снова посмотрела на телефон. Всё-таки позвонить матери? Спросить, что делать, если реальность изменилась и мир наполнился монстрами? Признаться в психическом расстройстве? Сделать… что, собственно?

Почему-то она боялась звонить. Как будто со звонком навсегда ушла бы в прошлое возможность вспомнить, что же произошло на самом деле. Как будто пока у неё ещё был шанс — призрачный, эфемерный, но реальный шанс вернуть что-то… потерянное. Что-то дорогое. Что-то, что она забыла.

Или нет?

Воспоминания не возвращались. В сумке обнаружились обратные билеты в родной подмосковный город. На второе число.

В попытке понять хоть что-то Оля быстро пролистала файлы в смартфоне. Бесполезно: малейшие зацепки обращались в ничто, а фотографии и сообщения за прошлый день оказались удалены. Как будто кто-то очень не хотел, чтобы она вспомнила, что же произошло вчера.

И откуда у этого «кого-то» доступ к её телефону? Может, сама Оля всё и удалила, оберегая будущую себя от неприятных воспоминаний?

Внутри толкалось мерзкое, тяжёлое. Чувство, которому нет названия, похожее то ли на тревогу, то ли на тоску. Такое бывает, когда мимоходом вспоминаешь о важном дедлайне, к которому ты подошёл вплотную и ничего не сделал.

Отчего-то Оле казалось, будто здесь и сейчас она пересекает точку невозврата. Момент, за которым уже ничего не будет. Либо она вспомнит, либо навсегда останется в неведении.

«А может быть, всё-таки шизофрения», — вздохнула Оля, отгоняя от себя неясные, непрошеные мысли. Слишком причудливые для простых догадок — хотя в такой ситуации на ум могло прийти что угодно и не показалось бы странным.

Неважно. Она просто позвонит матери и признается: мама, я не помню прошлого и вижу какую-то жуть. Пусть мама отведёт непутёвую дочь к психиатру. Пусть лечит таблетками.

Что-то в глубине мозга тихонько намекало: всё не так. Совсем не так.

— Ладно, ладно, — простонала Оля, споря не пойми с кем — то ли с тварью за окном, то ли с собственными сомнениями, — я просто ещё раз проверю сумку. Там всё равно ничего нет, кроме билетов. А уже потом позвоню маме и…

Рука наткнулась на что-то незнакомое. Что-то, чего она не могла вспомнить среди своих вещей. Вроде бы стопка листов бумаги — толстых, альбомных. На самом дне сумки, там, куда не доберётся случайная рука.

Такое вряд ли часто возят с собой в междугородние поездки.

Сердце раненой птицей колотилось в предвкушении, пока Оля вытаскивала на свет божий неудобные, жёсткие, цепляющиеся за всё подряд листы. Всего лишь листы — что они могли значить? Но что-то внутри шептало: да, да, ты всё делаешь правильно, вот она, твоя разгадка, вот он, ответ.

Бумага оказалась испещрена буквами. Быстрый, неровный, неожиданно знакомый почерк. Оля точно где-то его уже видела. Кажется, этим почерком ей писали шпаргалки, перебрасывая с соседней парты. Этим почерком были сделаны заметки на полях её школьной тетради: «здесь через игрек, а не через икс», «а это лучше через производную», «иди в олимпиадный кружок!».

Олимпиадный кружок… Школа. Родной лицей номер шесть. Стаська, Никитос, другие ребята, которых Оля хорошо знала и помнила… и кто-то ещё.

Кто-то, с кем она общалась в школе. Кто-то, кого она забыла. Кто-то из олимпиадного кружка.

Кто-то, кому принадлежал этот почерк.

Оля, кажется, начинала вспоминать.

========== Глава 37. Дорогой дневник ==========