Страница 63 из 86
Варежкой по лицу проводить всё-таки пришлось.
Когда Оля смогла разлепить глаза, на ресницах плясали снежинки, а сама она сидела по пояс в снегу в том самом сугробе, над которым недавно склонялась. Щёки, мокрые из-за талого снега, уже начинало адски щипать: здешний мороз быстро схватывал воду.
— Ауч, — произнесла она и посмотрела вверх. Женька был уже тут как тут, в полушаге, протягивал ей руку и смотрел сверху вниз с непонятным выражением лица — то ли тревога, то ли веселье.
— П-прости, — он пытался не смеяться, и у него почти получалось, — не… кхм… не рассчитал немного. Я по шапке хотел вообще-то, по лицу — это уже перебор, некрасиво получилось как-то. Ты в порядке?
И он ещё спрашивает?!
— Это что… снежок был? — едва ли не взвыла она, уже готовая вскочить и в свою очередь окунуть Женьку головой в сугроб. — Хрена себе у тебя сила удара! Ты тут чем занимаешься вообще?
— Ничем таким, о чём тебе стоило бы… эй, прекрати! Что ты…
— С наступающим, — перебила Оля и, набрав полные пригоршни снега, швырнула ему в лицо. — Счастливого, блин, Нового года!
На этот раз лепить ничего не пришлось: снежным хаосом накрыло обоих. Внезапно подувший ветер щедро сыпанул и на Женьку, и на саму Олю, разом превращая их из людей в снежные скульптуры. В волосах, на одежде, на лице — везде застревали надоедливые снежинки, и становилось смешно и отчего-то совсем не страшно. Даже почти не беспокойно.
Если Оля пыталась разрядить обстановку, то у неё, похоже, получилось.
***
— Боже, — Женька скинул насквозь промокшее пальто на спинку сиденья и помотал головой, стряхивая с волос капли, — ну ты даёшь! Как тебе это вообще в голову пришло?
— Ты про снежки или про поездку? — поинтересовалась Оля. Она уже успела снять пуховик и теперь безуспешно пыталась высушить всё остальное. Потянулась было привычным движением к волосам, чтобы отжать воду с косы, но вовремя вспомнила, что косы больше нет, и замерла.
— Я про всё сразу, — он улыбался и в целом выглядел таким умиротворённым, что, если бы не странности в его поведении, Оля бы разом отбросила все подозрения. — Ты меня поражаешь просто. Во-первых, я сто лет так не веселился, во-вторых, серьёзно? Снежки? В пятнадцать лет, а не в девять, да ещё на чёртовом Севере?
— Ну… просто… — Оля пожала плечами, чувствуя себя ужасно неловко. Сейчас, когда они сидели на фудкорте единственного в этом маленьком городе задрипанного торгового центра, собственная идея казалась дурацкой и ребяческой. Да и запала хватило ненадолго: минут десять — и они побежали искать место, где можно согреться и просушить вещи.
А ещё ей есть хотелось. Одними взлётными карамельками сыт не будешь. Пришлось заказать бургер с колой, отстояв в мокрой куртке очередь — хорошо ещё, небольшую.
Оля скосила взгляд на табло, что светилось в стороне — не готово ли? Нет, готово ещё не было.
— Да я не в плохом смысле! Здорово было, — Женька нагнулся к ней и заговорщически понизил голос. — Я в детстве обожал снежки. Хотя бы потому, что ими можно было стрелять в мелких тварей, и тогда они не подлетали ближе.
Настроение разом испортилось. Точно, твари. Она уже успела расслабиться в его обществе и совсем забыла, что необычно мирный пейзаж вокруг — последствие чего-то ужасающего. Чего-то, о чём и думать не хотелось.
Вокруг по-прежнему не летало ни одной тени.
— Я знаю, — пробормотала Оля, чтобы хоть как-то ответить. — Наташа в волка… кидалась. Правда, камнем, а не снегом. Давай… не будем об этом пока.
Только что всё было так хорошо. Только что она почти поверила, будто живёт нормальной человеческой жизнью обычного тинейджера. И снова разговор скатывается к чудовищам.
— Молчу-молчу, — он картинно приподнял руки, и Олю снова резануло ощущением неправильности. Сказка стремительно заканчивалась.
Она знала, что Женька эмоциональнее, чем кажется с первого взгляда — просто привык постоянно держать себя в руках, чтобы не выдавать своё настроение кому не стоит. Но сейчас он вёл себя так, словно никогда не был вынужден скрывать чувства, прятаться и отстраняться. Словно всю жизнь прожил в безопасности и уюте.
Словно был нормальным подростком.
Одежда, эмоции, блестящие глаза и детские игры в пятнадцать лет… В любой другой ситуации подобные метаморфозы Олю бы обрадовали: наверняка так он чувствовал себя счастливее, чем обычно. Но здесь и сейчас…
Перемены не предвещали ничего хорошего. Только беду и забвение. Только тьму, в которой живут чудовища.
— И всё-таки, как вышло, что ты приехала? До сих пор не могу понять, — Женька, как она и попросила, перевёл тему, и Оля подумала, что лучше бы он и дальше говорил о тварях, — откуда ты деньги взяла? Билет сюда стоит дофига, ты же не…
— Родители дали, — перебила Оля. Может, чуть жёстче, чем стоило. — И на билет сюда, и на обратный. А Стасина подруга приютила.
— Вы и с ней помирились, — понял Женька. — Хм. А мне ты об этом не говорила.
«Ты тоже мне многого не говоришь», — хотела едко ответить Оля, но вместо этого сказала другое.
— Да, помирились. Совсем недавно. Потому и не сказала.
Его любимая отмазка. Она всего лишь вернула шпильку, и он, кажется, заметил.
— Что ты им наплела? — поинтересовался Женька. — Родителям, Стасе. Что хочешь провести Новый год с оленями?
— Какой ты самокритичный, — Оля не удержалась от остроты. — Нет, я сказала им правду.
Он разом переменился в лице, утратив всю мнимую безмятежность. Где-то в глубине глаз мелькнул огонёк — не чудовищный, слава богу, не чудовищный, но тревожный. Точно Женька наконец вспомнил о конспирации, о «них», о хрупкой Олиной безопасности, о крючке, на который поймала её неведомая группировка. И о том, что про чудовищ никто не должен знать.
— Не может быть, — произнёс он. — Под правдой ты понимаешь… правду? Всю правду?
— Да, — спокойно кивнула Оля, — всю правду, и о них тоже. Как видишь, сработало.
Наблюдать, как радость на его лице уступает место смятению, было почти больно, но она притворилась, будто не видит причины волноваться.
— Ты… ты с ума сошла, — пробормотал Женька куда-то в столешницу. — Это единственное объяснение. Ты просто сошла с ума, пока меня не было. Извини, но… как это ещё можно понять?
— А так, что они меня поняли и приняли, — твёрдо ответила Оля, — и я поняла, какой дурой была всё это время, что врала направо и налево. По крайней мере, тем, кто мне дорог.
— Но что плохого? Ты же не со зла это делала, так почему нет? Да, это неприятно, но…
— Да потому что, пока я врала, они не могли мне помочь, хотя хотели! В результате я оказалась в тупике, и меня чуть не сожрали к чёртовой матери!
— Но… — начал было он, но она не дала договорить.
— Мой заказ готов. Пойду заберу.
Оля выбралась из-за столика и быстро пошла к фастфуд-точке, стараясь не оборачиваться к Женьке. Её слова были почти признанием, почти намёком. Намёком, который он воспринял верно, судя по тому, как изменилось его лицо.
Подозрения накапливались. Он пришёл сюда и зачем-то не снял перчатки. Почему?
Поднос Оля взяла, почти не чувствуя его веса, и уже по пути назад ей пришла в голову идея.
— Я вернулась, — объявила она, ставя поднос на столик и присаживаясь обратно. Добавила — мягко, намного мягче, чем перед уходом: — Извини, если вдруг прозвучало резко. Просто… ты не представляешь, насколько мне там в одиночку было сложно.
— Представляю, — отозвался Женька, не поднимая головы. — Кто-кто — но я как раз представляю. Поэтому не могу тебя осуждать. Если ты там одна уже не справлялась, то…
Весь его предыдущий энтузиазм испарился, уступив место знакомой подавленности, и Оля на миг ощутила укол совести. Нет. Нельзя. Если она сейчас не сдержится и выдаст своё огорчение — значит, у неё уже никогда ничего не выйдет.
Так подсказывали беспощадные стрелки, замершие внутри тяжёлые стрелки часов, что опять пытались прийти в движение, снова подталкивали её к неминуемой судьбе. Или всё-таки наоборот?