Часы бьют полночь

— Салют, — Оля подлетела к однокласснику, скользя подошвами по тонкому льду. — Итак, что ты хотел сказать?

Тянуть не хотелось. К чему лишний раз ходить вокруг да около? Особенно — когда один и тот же сон, не страшный, но тягучий, тоскливый и муторный, раз за разом не даёт нормально выспаться. Когда это длится с начала ноября, и вот уже неделю Оля просыпается с отвратительным чувством горечи внутри, и его не заглушают даже вкусный завтрак и мамина улыбка.

Женька говорил, это ноябрь. Ноябрь всегда действует на тех, кто может видеть, вот так. Странные сны — лишь начало: именно в эти холодные, почти зимние дни, когда дороги покрываются льдом, происходят самые неожиданные вещи.

Поневоле вспоминались мифы разных народностей о том, что в ноябре — время духов. Может, в их основу легли воспоминания «видящих» древних веков?

— Быстро ты, — заметил Женька, не отрываясь от толстой тетради на кольцах. Старой, потёртой: его бывшая владелица купила эту тетрадь в незапамятные времена.

Дневник его матери, после смерти перешедший к сыну. Дневник, в котором та с пугающей точностью описывала тварей, что встречались ей на жизненном пути, рассказывала об их привычках, давала советы по предотвращению погони. Даже делала короткие зарисовки, будто не боялась опасности: если бы чудовища увидели картинки, для неё это бы значило конец.

Оля снова опасно покачнулась на тонком льду и тихо позавидовала Женькиной обуви, которая не скользила даже в такую погоду.

— Может, сядем сперва? — взмолилась она. — А то я уже задолбалась падать.

Женька поднял голову, глянул на Олю, оторвавшись от страниц. Улыбнулся одними глазами — светло-серыми, особенно яркими на контрасте с чёрными волосами.

— Можем, — легко согласился он. — Заодно покажу кое-что интересное. Я тут, кажется, понял, как она отводила внимание всякой нечисти.

Оля навострила уши. Звучало интересно. О том, как Марина, мать Женьки, ухитрялась заполнять дневник, не привлекая к себе излишне настороженных нелюдских взглядов, они спорили уже с месяц. Женька уверял, что у неё наверняка был какой-то план, о котором она не успела рассказать перед смертью. Оля… Оля просто считала, что Марина обладала хорошей памятью. А записывала и рисовала — в чуланах, в туалете, ночью под одеялом. То есть, там, где никто не сможет её увидеть. Даже тварь.

Некоторые из них могли понимать человеческую письменность. Но лишь некоторые. Спрятаться от меньшинства — не такая сложная задача.

Но как это, чёрт возьми, связано с её снами?!

Пока они шли по заснеженной дорожке — в самом парке, к счастью, гололёда не было — Женька рассказывал, что именно ему удалось узнать.

— Помнишь, я обращал внимание, что некоторые записи у неё вообще не в тему? Ну там, она пишет про чудовищ, а через пару страниц — внезапно про закатки. Или про погоду за окном. Или совсем уже бессвязную тарабарщину, которую прочесть-то невозможно?

Оля нетерпеливо кивнула. Любопытство жгло изнутри, смешиваясь с тревогой. Их прогулка была тихой и спокойной, а пейзаж вокруг — невероятно мирным, и даже мелких теней почти не встречалось. Но что-то в окружающей картине её пугало — и она не могла понять, почему. Даже не то чтобы пугало: скорее, вызывало непонятное ощущение беспокойства, будто серая тягомоть из сна стала на шаг ближе к реальности, будто… будто шевельнулись внутри, выходя из спячки, ржавые стрелки часов.

Словно цепь событий, что должна была изменить её мир навсегда, запускалась сегодня и сейчас. Но ничего не происходило — и Оля решила списать всё на мнительность.

— Так вот, — продолжал Женька, — меня это всегда удивляло. Зачем? Чтобы внимание отвлечь? Но почему тогда она пишет всякие бредни именно в эту книгу, а не куда-то ещё?

— Ну и почему? — рассеянно переспросила Оля. Волнение становилось сильнее с каждым шагом, и она уже было собиралась предложить однокласснику развернуться и пойти обратно — но он продолжил, и ей стало не до того.

— Потому что это шифровка, — победно объявил Женька. — Мама была совсем не дурой и в криптографии пусть немного, но разбиралась. А всякие твари — нет. Помнишь, я говорил? Они довольно тупые.

Оля кивнула. Она и впрямь помнила: в конце концов, пыталась уже перехитрить чудовищ. Новая информация отозвалась мурашками где-то внутри — будто холодными пальцами провели по затылку. Если на самом деле странные тексты в читанном-перечитанном по десятку раз дневнике — это шифр, значит…

Значит, там куча информации, о которой они раньше и не подозревали!

— Ты серьёзно? — уточнила Оля, чувствуя, как вспыхивают от возбуждения уши. До сих пор и ему, и ей этот дневник был проводником, единственным более-менее внятным гайдлайном по миру, полному демонов. Путеводной ниткой, которая позволяла не подставиться под клыки неведомой твари и не погибнуть в цвете лет.

Но и с дневником в их жизни оставалось множество белых пятен.

— Стал бы я так шутить, — фыркнул Женька, и по его голосу Оля поняла: он взбудоражен не меньше её, просто по старой привычке старается выглядеть хладнокровным. — Да, серьёзно. И страниц таких — чуть более, чем дофига. Ты понимаешь, сколько всего там спрятано?

Оля чуть не подпрыгнула от нетерпения. Конечно, чёрт возьми, она понимала!

— И что же? Что ты там нашёл?

— Ну… — Женька замялся и с неохотой закрыл книгу, которую листал прямо на ходу, — я ещё не до конца их разобрал. Большая часть, та, которая поновее, которая тарабарщина — написана каким-то непонятным шифром, к нему надо подбирать ключ, а ключа нет.

Ажиотаж сменился разочарованием. Стоило оказаться так близко к триумфу — и вот перед ними опять стена, за которой ничего не видно: ни что за сны ей снятся, ни как избежать неизвестности, которая ещё не наступила, но уже наступает, стоит за спиной, хватает липкими лапами за плечи.

И что с этим парком не так — тоже не видно. Или видно?

— Часть я смог разобрать, — быстро добавил Женька, увидев, как моментально сдулась Оля. — поначалу она писала более простой шифровкой. Читаешь каждое третье слово — и всё, вот тебе готовый текст, а о чём написано, со стороны не вид… эй, ты чего?

Он прервался на полуслове и с беспокойством заглянул Оле в глаза.

Последние слова одноклассника она не слушала: остановилась как вкопанная на полпути, застыла соляным столпом — точь-в-точь уродливый памятник у главного входа. Тревога, уснувшая было, разгорелась с новой силой и заколотилась о рёбра изнутри, словно пойманный ребёнком голубь.

Оля вдруг поняла, что казалось ей неправильным всё это время, пока они гуляли по заснеженному парку в поисках скамейки. По парку, в котором всегда было много народу, резвились дети, гуляли люди с собаками да пели нечастые зимние птицы.

— Тут слишком тихо, — прошептала она, сама пугаясь звука своего голоса — тот разом стал хриплым и жёстким, будто чужим. — И… пусто. Где все люди?

Женька оглянулся по сторонам — кажется, ему разом передалась её тревога — а Оля продолжила, чувствуя, как с каждым словом всё сильнее садится голос.

— И… следы. Эти следы на снегу. Они… чьи вообще?

Вот что она пропустила. Вот что отказывалась замечать наравне с необычной пустотой и тишиной обычно популярного городского парка. Элемент пейзажа, обыденный в городе, где регулярно ходят крупные бродячие псы — но не в парке, откуда их гонят местные сторожа.

Снег по обе стороны от дорожки был испещрён крупными размашистыми следами, слишком большими, чтобы принадлежать обычной домашней собаке.

И следов было много.

========== Глава 4. Не собака ==========

— Здесь… что-то лаяло, когда я была неподалёку в прошлый раз, — Оля не узнавала звуков собственного голоса. — Я подумала, люди с собаками, но… видимо, нет.

— Совершенно точно нет, — тихо, в тон ей, откликнулся Женька. — Как-то не хочется узнавать, что за тварь разогнала отсюда всех людей. Даже тех, кто их не видит.

О том, что некоторые твари могут влиять на тех, кто не способен их замечать, она тоже знала. Не просто знала — помнила. Их знакомство с Женькой-тяжёлым-случаем, самым загадочным учеником их класса, началось злосчастным сентябрьским днём, когда весь девятый «Б» отправился на экскурсию в Москву. По пути экскурсионный автобус пожрала огромная тварь, затянула внутрь себя, в собственное маленькое пространство, закольцованное и смертельно опасное.