Часы бьют полночь

— А что он, кстати, сказал-то? — вспомнила Оля. — Тогда, шёпотом… что-то важное?

Тот кивнул.

— Он сказал: «Я сделал это, потому что ты меня бесишь, ушлёпок. Мне было пофиг, как всё пройдёт. А им плевать. Им главное, чтобы цель была жива. И поверь, у них много способов». Как-то так. Слова, может, другие, но суть та же.

Что? Серьёзно?!

— Бесишь? — переспросила она. — И что, это… всё? Но почему? Но как… в смысле, пофиг, как всё пройдёт? Неужто ему бы за такое ничего не было? И что за многие способы? Я не понимаю.

— Вот я тоже не понимаю, — со вздохом подтвердил Женька. — Я как раз и думал, что за самодеятельность его накажут. Тем более — за такую бездарную. Но теперь сомневаюсь, повлияла ли она вообще хоть на что-то. А тогда и вовсе растерялся, потому что совсем уж странно.

Оля помотала головой. Она ничего не понимала. С каждой минутой история становилась всё более запутанной.

Одноклассник невесело усмехнулся и взъерошил волосы здоровой рукой.

— Теперь понимаешь, почему я сказал, что рука — это фигня? По сравнению с остальным-то. Фролов, конечно, мог наврать, но если у «них» и впрямь много способов и совсем нет принципов… то мы влипли ещё покруче, чем раньше. И я, и ты. Я хотел хоть тебя уберечь, но, раз они знают, проблемы у нас обоих.

— Ну, не факт, — возразила Оля. — Может, отстанут ещё.

Звучало совершенно неубедительно.

— С чего бы? — Женька пожал плечами и скривился — видимо, шевелиться было больно. — Ничего не изменилось. Они всё ещё нас ищут — и теперь точно знают о тебе. Я всё ещё преступник. А судя по тому, что Фролову было плевать на исход своей затеи, их изначальный план всё ещё в силе. Им ничего не мешает и дальше загонять нас в угол.

— Хочешь сказать, мы только хуже сделали?

— Не знаю. Может, и сделали. Я пытаюсь об этом не думать, хотя бы не сейчас, но понимаю, что сегодняшний день мне ещё долго будет сниться в кошмарах. И тебе, наверное, тоже.

Оля вспомнила: жуткий хриплый смех рвётся из её горла, когда она смотрит на перекошенную рожу Фролова, перечерченную плевком, а внутри горит ненависть, яркая, как путеводный огонь в ночи, и уходит страх, и остаются только непривычная лёгкость внутри да буйное, нелюдское ликование. Злое и яростное, как если бы она и сама была чудовищем.

Даже сейчас отголоски этой тёмной эйфории искрами вспыхивали внутри.

А страха больше не было. Ни единой крупицы.

— Нет, — твёрдо ответила Оля, — не будет.

— Счастливая ты…

— И тебе не будет. Потому что у нас есть чем ответить. Как минимум ты больше не преступник.

Женька с недоверием посмотрел на неё. Правый глаз заплыл, превратившись в щёлку, и выглядел он не лучше жертвы аварии — но даже это не смогло скрыть непонимания на его лице.

Оля улыбнулась и положила на стол телефон. Эффектно, как козырную карту.

— Я записала ваш разговор, когда стояла за гаражами. Если обрежем часть про чудовищ, получим доказательство твоей невиновности. Одной проблемой меньше.

Она непонятно себя чувствовала. Раньше воодушевление, приходившее в критические моменты, всегда уходило вместе с опасностью. Но, похоже, сегодняшний день что-то необратимо сломал. Оля ощущала себя так, будто была готова свернуть горы. Идти вперёд, несмотря ни на что, полнясь внутренним огнём.

Казалось, коснись она сейчас рукой пролетавшей мимо мелкой твари — и та рассыплется в пепел.

Женька потянулся здоровой рукой к телефону, осторожно нажал на сенсор. Из динамика полился хрипловатый, прокуренный голос Гоши:

«Знаешь ли, они и вправду верят, что «кошачий маньяк» — это ты…».

«Что ты сделал?».

«Вопросы тут я задаю. Ты, парень, не в том положении. Совсем…».

— Оу, — сказал Женька и поставил запись на паузу. — Ты что… всё это время там стояла?

— А я тебе что говорила? — почему-то завелась Оля. — Да, стояла! Потому и просила прощения, что не пришла раньше.

Женька моргнул, уставившись на неё с таким странным выражением лица, что она не могла ничего по нему прочитать. Хотя, учитывая, как он выглядел — ничего удивительного.

— Прощения? Ты серьёзно? Ты… ты понимаешь, что так даже лучше? Блин, да мы теперь весь их план порушить можем! А дальше уже проще будет, предупреждён — значит, вооружён, все дела… Слушай, нет, ты и правда чёртов гений.

— Ну хватит уже, не смущай меня, — рассмеялась Оля и мотнула головой. Коса, чудом уцелевшая, ударилась о плечо.

Коса… В ажиотаже она совсем забыла о необходимости беречь волосы. О том, что их потеря — ещё один путь, ведущий к неприглядному одинокому будущему. И вот сейчас, когда всё вроде бы осталось позади, — вспомнила. Как некстати.

— Что? Что такое? — встревожился Женька, увидев, как резко она переменилась в лице. Оля не ответила: молча перекинула косу набок и стащила с толстых каштановых прядей скреплявшую их резинку.

Волосы рассыпались по плечам, такие же густые и длинные, как всегда. Наполовину. Вторая половина шевелюры, которую до того удерживала коса, водопадом опала к Олиным ногам. Обрезанная у самого затылка.

========== Глава 20. Без вариантов ==========

— Не расстраивайся так, — сказала мама. — Всякое бывает. Сходим к парикмахеру, сделаешь крутую асимметричную причёску, здорово же, да?

Оля только мрачно кивала. Они сидели на кухне: мать, стоявшая сзади, перебирала испорченные пряди, пока сама Оля сидела на табуретке и покорно ожидала, когда та закончит. Сейчас, в краткий миг передышки, она могла выпустить наружу настоящие чувства. Горечь. Обиду. Мерзкое ощущение жалости к себе, болезненной и липкой: всё пропало. Сколько она ни пыталась сражаться с будущим, которое продолжала видеть в мутных осенних снах, это будущее раз за разом наносило новые удары.

Сотрясение. Книга, подаренная Стаськой. Дурацкая привычка наматывать прядь на палец, от которой Оля так и не смогла избавиться.

И вот теперь — волосы. Вряд ли их получится спасти, даже учитывая, что пострадала только половина: дура-Ленка ухитрилась обрезать почти всю правую половину шевелюры. Разве что и впрямь делать асимметрию. Но это ведь уже не то, что было.

Может, и не значили они ничего? Может, сохрани она причёску — и декорации сна просто поменялись бы, оставив ей косу, как они изменились после покупки шнурка для телефона?

И всё же Оля ощущала себя проигравшей. Проигравшей беспощадным часам судного дня, которые продолжали ворочаться внутри и мерно отсчитывать секунды до будущего. Неизбежного — как она ни пыталась его обмануть.

— Я понимаю, да, они были твоей гордостью, — мама печально вздохнула. — Но, Оля, всякое случается. Дай бог, чтобы эта потеря стала самой большой в твоей жизни.

«Она такой и станет», — хотела сказать Оля, но вовремя прикусила язык. Мама её проблемы не поймёт.

— И всё-таки, — мать снова невесомо прикоснулась к её волосам, — как вышло, что ты ввязалась в драку, да ещё такую жестокую? Волосы обрезать… Я думала, у вас учатся приличные ребята, а тут такое.

— Я уже рассказывала, — начала было Оля, но мама перебила.

— Да помню я, помню! Если всё действительно было так, как ты говоришь, и ты пришла на помощь другу, то ты молодец. Правда. Просто… это на тебя не похоже. Ты всегда была примерной девочкой, никогда не лезла ни в какие драки. Но в последнее время я тебя не узнаю. Как будто что-то изменилось.

— Причёска? — безнадёжно пошутила Оля и услышала в ответ смешок.

— Ты понимаешь, о чём я.

Мамин голос звучал грустно и по-доброму, настолько по-доброму, что Оле на миг стало стыдно: она совсем завралась. А что делать? Не правду же рассказывать. «Мам, я и вон тот парень видим чудовищ, и из-за этого какие-то странные люди открыли на нас охоту» — да кто бы ей поверил?

Уж точно не родители. Её бы отправили к психиатру, и на этом всё бы закончилось.

— Может, и правда изменилось, — пожала плечами Оля. Нужно было сменить тему. — Слушай, мам… можно я завтра в школу не пойду? Посмотри, как выгляжу. Кошмар же.