Страница 12 из 38
Однако они так и остались терпеливо дожидаться дальше, когда Княжнину велели зайти к посланнику.
Тот благоухал так же, как и накануне. К счастью, знакомство с польской кухней Княжнин вчера решительно оборвал и теперь выглядел тоже вполне свежо. Казалось, это было весьма существенно для Игельстрома, который чуть ли не со всех сторон придирчиво осмотрел Преображенского капитан-поручика и, кажется, остался удовлетворенным.
– Вот человек, который один стоит целого корпуса! – проговорил он театрально, вызвав у Княжнина недоумение. Когда Княжнин не знал, что ему ответить, он молчал. Тогда продолжил Игельстром:
– Я ведь просил у графа Зубова прислать мне войск, ибо в любой момент может возникнуть в них потребность, а он прислал мне одного тебя. Нужно ли сие воспринимать как намек на неудовольствие мною со стороны графа, который теперь взялся руководить польскими делами?
– Я не могу об этом судить. Но, полагаю, решение о переводе целого корпуса во власти только государыни. И я, конечно, не стою корпуса или батальона. Чего я стою, вы, ваше превосходительство, решите сами, сделав мне поручения.
– Вот и славно. Теперь и поговорим о первом поручении, оно для тебя готово, – сказал Игельстром, торопясь вернуться за стол. Раздражение из-за подозрений, что Княжнин прислан сюда Платоном Зубовым в насмешку над его просьбами о подкреплениях, в нем быстро сменилось оживленно-приподнятым настроением, в котором Княжнин застал посланника накануне.
– Вот послушай, – сказал Игельстром и начал читать сначала сидя, а потом, все более воодушевляясь, поднявшись и размахивая перед собой листком с четверостишиями:
– Ну, каково? – спросил автор после паузы, которую он, очевидно, отвел на то, чтобы постепенно умолкли «струны Орфея».
– Я не знаток в стихосложении и не могу судить, – честно ответил Княжнин, но, заметив, как снова стремительно меняется настроение посланника, поспешил исправиться: – Впрочем, действительно звучит как музыка.
Полагаешь, графине Залуской приятно будет сие услышать?
– Не имею чести быть знакомым с графиней, но, вне всякого сомнения, любой даме приятно слышать стихи, сочиненные специально для нее.
– Сказано недурно… Вообще речь у тебя правильная, книжная. А с графиней познакомишься нынче же. Отправляйся к ней, конечно, при полном параде, прочти сей стих, только попробуй заранее, а лучше всего заучи на память. А после скажешь, что барон Игельстром приглашает ее на приватный концерт маэстро Чезаре здесь, во дворце, в пятом часу.
– Увольте меня от этого, – сказал Княжнин, еще надеясь на то, что посланник шутит.
Отказываться не смей. Зачитаешь ты, у тебя славно получится. Голос у тебя хорош, эдакий мужественный, слова звучат четко. А я был бы смешон, говоря «ведь я суровый росс» со своим лифляндским выговором.
– Увольте меня, – повторил Княжнин, словно подтверждая, что произнесенные им слова действительно звучат четко.
Капитан-поручик Княжнин, вы направлены в мое распоряжение! Вот и потрудитесь выполнять то, что я вам велю! – потеряв терпение, прокричал Игельстром так громко, что просители, ожидавшие за дверью, наверное, вжались в кресла.
– Однако я не прислан вам в адъютанты. Мне поручена забота о вашей безопасности, ваше превосходительство. Любовные послания – не по моей части, – спокойно, в диссонанс с горячностью посланника ответил Княжнин.
– Так ты премного дерзок, капитан-поручик… Убирайся прочь!
– Как вам будет угодно. Однако я буду стараться выполнять то, что мне предписано, по своему разумению. И еще. Второе четверостишие, там, где про «красивый нос», лучше немного подправить, например, так: «Ее уста и нежные ланиты, и голос, коего милее в свете нет, и дивный взгляд, сердечный и открытый, могу ль я восхвалить, ведь я плохой поэт». Я, разумеется, так не считаю. Но вам о себе так выразиться вполне допустимо. К тому же, тут и «суровый росс» не упоминается.
Ни слова не говоря, Игельстром сел за стол и, обмакнув перо в чернильницу, стал торопливо записывать вариант с рифмой «милее нет – поэт». Княжнин тем временем поклонился и сделал несколько шагов к выходу.
– Погоди, – остановил его Игельстром. – Ты не только дерзок, но и лукав. Говорил, что в стихосложении ничего не смыслишь, а сам вон как складно придумал на ходу.
– Мой отец баловался стихами и преподал мне несколько уроков. Я их уже почти позабыл.
– Ладно, бог с тобой, коли ты такой гордый. Однако же «по своему разумению» действовать я тебе не позволю. Найдется и для тебя дело.
Было неясно, действительно ли посланник смягчился к Княжнину, или просто сдерживает гнев в благодарность за подаренную строфу.
– Я ведь не просто из собственной прихоти просил увеличить мое войско, – продолжил Игельстром снисходительно. – Существует заговор против присутствия России в Польше и Литве. Сие мне доподлинно известно. Заговорщики плетут интриги за границами Речи Посполитой, но есть они и в Варшаве. Так вот, дабы остудить их пыл, дабы неповадно им было даже строить иллюзорные свои планы, задумал я показать мощь нашего войска и на масленицу провести здесь, под Варшавой, маневры. На них будут приглашены король Понятовский, магнаты, министры всех европейских дворов. И обед будет дан прямо в поле, с таким же размахом. Задуман не парад, а именно маневры, нужно будет вдоволь пострелять из пушек. Так вот и озаботься, чтобы выбрать для приглашенных место, где они все будут хорошо видеть, пребывая при сем в полной безопасности. Ежели хоть волос упадет с чьей-то сановной головы – будешь в ответе.
– Нынче же займусь подготовкой. Будет ли уведомлен вашим превосходительством тот из генералов, кто готовит маневры, о данном мне поручении?
– Да, я дам тебе записку генерал-квартирмейстеру Пистору, дабы согласовывался с тобой.
– Еще я прошу подчинить мне роту дворцового караула поручика Протазанова.
Игельстром зыркнул на Княжнина недобро, снова начиная раздражаться, но пока сдержался:
– Ладно, будь по-твоему. Я знаю, Протазанов и без того уже дает тебе отчет.
– Позвольте, еще одно. Будет ли мне дана возможность знакомиться с донесениями наших агентов в Варшаве, хотя бы теми, которые могут помочь предупредить покушения заговорщиков? – продолжал раздражать Игельстрома Княжнин.
– Откуда ты знаешь, что у меня есть шпионы?
– Вы же знаете о существовании заговора. И еще вчера мой денщик отправился в город, чтобы найти портного, и узнал, что в Варшаве еврею очень трудно получить разрешение содержать мастерскую, потому как польские мастера принимают меры против конкуренции. Но некто Абель Хаимович такое разрешение имеет, потому что шпионит в пользу российского посланника.
– Так стало быть, твой денщик уже раскрыл моего агента? Княжнин пожал плечами.
– Полагаю, у вашего превосходительства есть более серьезные агенты.
– Сие мои агенты, и тебе незачем о них знать. Ступай прочь.
Княжнин шел через залы и галереи дворца к своей комнатке в дальнем крыле понурый, как Иванушка из старинной русской сказки, получивший какое-то совершенно невообразимое задание от царя Гороха и чувствующий, что теперь-то ему точно не сносить головы. Именно так ощущал себя Княжнин. Мерзкими были обстоятельства, выдернувшие его из привычной среды, оторвавшие от любимого дела – методично воспитывать из егерей своей роты безукоризненных на параде и непобедимых в бою солдат. И такими же мерзкими оказались обстоятельства, в которые он попал здесь. Его, боевого офицера, хотели превратить в какого-то «адъютанта любви». Еще, небось, и награду, не доставшуюся на войне, можно было выслужить на этом поприще. Для этого, пожалуй, достаточно понравиться графине Залуской.