Крепь

– Как бедно живут здесь крестьяне, – сказал Тарлецкий, глядя на детей.

– Это Клевки и есть, – сказал Василь.

– Клевки? – не поверил Дмитрий. – Значит, это и есть те самые Клевки… Каналья арендатор! Так запустить хозяйство, разорить людей! Нет ничего хуже временного хозяина. Пока он тут господин, он хочет выжать из земли и людей все соки, а что станет с селом потом, занимает его не больше мыслей о втором пришествии.

Тарлецкий покачал головой и замолчал, подсчитывая в уме количество дворов.

– Значит, скоро приедем к пану Саковичу? – сказал он, когда Клевки остались позади и вдоль дороги потянулась зеленеющая рожь.

– Да, уже скоро, – ответил Василь и показал кучеру, куда надо повернуть.

– Видимо, нам придется просить у господина Саковича приюта на эту ночь, – сказал Тарлецкий художнику. – Но не надейтесь, что это поможет вам улизнуть.

Усадьбу пана Саковича Тарлецкий увидел издали. Над аккуратным прямоугольным парком возвышался белый фронтон центральной двухэтажной части дома, формой напоминающий корму фрегата. Заходящее солнце сливалось с терракотовой черепицей. Коляска проехала ухоженной парковой аллеей, наполненной кисловатым ароматом отцветающего барбариса, и остановилась перед парадным крыльцом. Тарлецкий не ожидал увидеть в этой глуши такую крепкую и основательную постройку, почти дворец. Сначала весь дом казался двухэтажным, но такое впечатление создавалось благодаря высокому, в рост человека, цоколю.

Широкая лестница, огибая с двух сторон террасу, вела к парадному входу в центральном, действительно двухэтажном корпусе, по обе стороны от которого симметрично были расположены два больших одноэтажных флигеля с овальными слуховыми окнами в мощных фронтонах.

Архитектурные украшения в стиле барокко по углам и карнизам здания носили на себе следы времени, впрочем, почти не властного над этим добротным белокаменным домом. Он стоял, словно уверенный в себе хозяин над всеми остальными домами в округе и над всеми прилегающими землями. Лишь на другом конце села возвышались две такие же белые каменные колокольни униатского храма, словно второй полюс, создававший основательность и равновесие в этой достаточно древней вотчине.

На крыльцо дома вышел гайдук в расшитом шнурами кафтане. Для здешней провинции все выглядело вполне цивилизованно. Тарлецкий легко соскочил с коляски, расторопный Игнат тут же помог ему надеть фрак, который извлек из специального чехла, защищавшего его от пыли. В стороне от начальства комиссар Тарлецкий предпочитал не носить мундир, если в том не было служебной необходимости. Так в его персоне было, как ему казалось, больше загадочности. О какой-то принадлежности прибывшего в имение экипажа к российской армии свидетельствовал только кургузый серый мундир нестроевого, в который был наряжен Игнат. (Тарлецкий включил своего денщика в штабной штат, чтобы немного сэкономить на его содержании).

– Дозвольте идти, пан офицер? – спросил Василь, переминаясь на затекших от долгого сидения в коляске ногах.

– Держи-ка за услугу и за верность Государю, – многозначительно сказал Дмитрий, протягивая мужику двугривенный, – ты потопчись здесь еще с часок. Ежели тебя за это время не покличут, ступай себе домой, только скажи мне твою фамилию, может быть, от тебя потребуется повторить, что говорил вам этот сладкоголосый.

– Башан мое прозвище, – зажав монету в шершавой ладони, сказал Василь.

– Башан – барабан. Запомню. Велю – будешь стучать! – вновь скаламбурил очень этим довольный Тарлецкий, и подавая художнику руку, добавил:

– Господин Зыбицкий, нам повезло, мы, кажется, попали в очаг цивилизации.

– Барин дома? Доложи: майор Тарлецкий просит принять, – сказал он гайдуку, спустившемуся с парадной лестницы.

Спустя минуту после того, как гости вошли в просторный вестибюль с лестницей во второй этаж, через боковую дверь к ним вышел хозяин усадьбы. Это был высокий, крепкий мужчина, на вид которому было лет пятьдесят или около того, но его пышные вьющиеся волосы были уже почти совершенно седыми. У помещика был широкий, с глубокими морщинами лоб, узкий подбородок. Взгляд его острых карих глаз был пристальным, как у человека, привыкшего заниматься дознанием. Тонкие губы были плотно сжаты, выражая властность, седые усы топорщились чуть-чуть вперед. В доме сохранялась прохлада, и на длинную вышитую рубаху у пана Саковича был наброшен синий суконный жупан с отворотами из черного бархата.

– Константин Александрович Сакович, – представился он, переводя взгляд с бородатого художника на Дмитрия, который больше был похож на майора. Тот тоже еще раз назвал себя:

– Дмитрий Тарлецкий, офицер для особых поручений при генералинтенданте первой Западной армии. А это господин Зыбицкий. Пан Константин, я, конечно, должен просить у вас прощения за столь поздний визит. Нас извиняет только то, что путь к вам отнимает много времени, вы живете в стороне от основных дорог, среди лесов…

– Я рад принять гостей, – медленно проговорил шляхтич.

– Мы случайно оказались попутчиками с господином Зыбицким, и я получил счастливую возможность предложить ему место в своей коляске. Ведь вы ждали портретиста?

– Да, – подумав, ответил Сакович.

– Меня, собственно, привело к вам незначительное служебное дело, которое, впрочем, мы можем уладить без какой-либо официальности.

Ведь мы, возможно, будущие соседи. Да-да, теперь, видите ли, довольно дешево стали продаваться многие здешние имения, и я уже почти договорился о покупке соседнего с вами села Клевки. Хотя, после того, как я его увидел, появилось желание еще поторговаться…

– Вы по поводу реквизиций? – сухо спросил Сакович.

– Боже упаси! Для этого есть провиантмейстерские чиновники. Я на самом деле хотел познакомиться с вами, не даром же говорят: «Выбирая имение, прежде узнай соседей». Хотя, не стану кривить душой, есть и один вопрос несколько щекотливого свойства, каким-то образом касающийся, как вы изволили предположить, этих самых невыносимых реквизиций. Я думаю, мы все легко уладим.

– Прошу вас, господа, – Сакович жестом предложил гостям пройти в следующий покой, где вдоль стен стояли огромные и, казалось, абсолютно неудобные кресла, обтянутые кожей, с витиеватыми резными подлокотниками и ножками. Через большие окна, выходящие в сад, лучи заходящего солнца окрашивали в багровые тона родовой герб Саковичей «памян» – барельеф над дверью в зал изображал пронзенную мечом сверху вниз голову зубра. Огненные блики вспыхивали на высохших красках старых портретов, изображавших людей в кирасах, кунтушах, соболях, в расшитых жемчугом шапках.

Над пополнением этой галереи предстояло поработать господину Зыбицкому.

Сакович предложил гостям кресла, попутно распорядившись, чтобы распрягли и накормили коней.

– Я слушаю вас, – произнес он, медленно опускаясь в кресло напротив Тарлецкого.

– Вы предпочитаете сразу к делу – очень ценное и уважаемое мною свойство. Я тоже не любитель пустой болтовни. Так что позвольте и мне без обиняков, – начал Тарлецкий с простодушным видом. – Вам, я полагаю, известна сегодняшняя политическая ситуация? Бонапарт стягивает к границам России войска почти всех европейских держав, которые, это уже ни для кого не секрет, в любой день могут быть обращены против нас. На требования нашего Государя отвести эти войска за Рейн и мирно договориться обо всех спорных вопросах, французский император накапливает в Варшавском герцогстве еще больше солдат и пушек, что вынудило государя объявить военное положение в приграничных губерниях. И когда в такой ситуации частные лица пытаются переправить партии хлеба за границу, такие действия могут расцениваться не иначе как предательство интересов России. По распоряжению высшего командования я должен был провести ревизию надграничных территорий. Один из моих разъездов обнаружил в неком местечке вблизи Немана большую партию хлеба, готовую к погрузке в речные суда и отправке в Гданьск. Все это уже было бы сделано – казаки из таможенной службы были подкуплены, однако суда задержались из-за того, что река обмелела. Я установил, что это продовольствие принадлежало вам, господин Сакович…