Страница 19 из 23
– Это так к слову, Артур Макарович. Не обижайтесь, Христа ради. Конечно комсомолец. Как же без этого? Нынче все комсомольцы. У меня и муж тоже комсомолец. Не пишет третий месяц,– опять всхлипнула Дарья.– Жив ли?
Хрюкин промолчал, копошась в рюкзаке. Достал из него палатку, повертел в руках, и хотел было уже швырнуть ее обратно, но она вдруг зацепившись за что-то в полумраке, начала раскрываться и он оттолкнул ее на середину подвала. Палатка натянулась и начала переливаться, малиновым в основном цветом, слегка разбавленным желтизной, а все семейство подвальное уставилось на нее, открыв рты.
– Это что, дяденька?– пришла в себя первой Верка.
– Это палатка походная, двухместная,– объяснил Хрюкин, матеря себя мысленно за оплошность.
– Красивая какая,– оценила палатку Верка.– Можно я в нее загляну?
– Можно,– разрешил Хрюкин и Верка с Петькой, полезли в палатку, моментально разобравшись, как она распахивается. Только липучки затрещали – "ёжики".
– Здесь коврик мягкий на полу,– сообщила Верка, ползая внутри и щупая ткань.– Теплая. Будто греет печка снизу.
– Можно мы в ней спать ляжем, дяденька?– спросила она, высовываясь из палатки.
– Ложитесь,– разрешил Хрюкин.– Только это она теплая, потому что я с ней у печки сидел. Нагрелась. А потом остынет.
– Остынет если, тогда мы к мамке уйдем,– разрешила проблему с детской непосредственностью девчушка, выглядывая опять.– Даже есть расхотелось, и вылезать не хочется. Пол мягкий, теплый,– сообщила она.
Однако, когда "тюря" сварилась, выскочила первой, вытащив упирающегося Петьку.
– Нужно поесть. Нето кишки слипнутся и будет плохо,– рассудила она, волоча брата к столу.
– Присаживайтесь, Артур Макарович, к столу,– позвала Дарья, и Хрюкин не стал привередничать, присел.
Тюрей, оказалась болтушка из муки и воды, но горячая и соленая, она показалась проголодавшемуся Хрюкину верхом кулинарного искусства. Хлебал и нахваливал. Тем более, что налила ему Дарья ее в настоящую фарфоровую тарелку и ложку вручила из нержавейки, блестящую. Невольно при этом Хрюкину вспомнился дом родной, и он вздохнул тяжело, поблагодарив хозяйку.
– Не за что,– ответила та и, взглянув на его мрачное лицо, добавила: – Ничего, скоро война закончится и вернетесь вы домой, Артур Макарович,– Дарья, похоже, умела читать мысли.
Глава 6
Запив "тюрю" кипятком и еще раз сказав "спасибо", Хрюкин прилег на импровизированную постель и мгновенно уснул. Приснился ему в этот раз не капитан, а Рер. Только разговор не получился у них на этот раз. Рер разевал рот, жестикулировал, но Артур его не слышал, как ни напрягался. Рер стучал себя по голове кулаком, вертел пальцем у виска и даже раз пять показал язык, вытаращив глаза. Но что он этим хотел сказать Хрюкин так и не понял. Проснулся он не выспавшийся, хоть лежать ему было на досках вполне терпимо. Гвозди загнутые, на ребра не давили и он даже не замерз. Хотя в подвале пар изо рта все же шел. "Буржуйка" прогорела и хозяйка не спешила ее растапливать, экономя топливо. Лампа керосиновая была так же потушена, и свет теперь сочился из двух подвальных оконцев, с которых сдернули тряпки. Полумрак стоял все же такой, что Хрюкин едва мог рассмотреть свои вытянутые руки. Заставив себя подняться, он вышел из подвала и протер лицо снегом. Болела шишка на лбу и царапины на щеках и подбородке. Приложился он вчера при падении основательно.
– «Хорошо, что шею не свернул»,– подумал Хрюкин, рассматривая в предрассветных сумерках кучу битого кирпича, на которую упал и место, с которого сверзился. Траектория получилась впечатляющая воображение, и он зябко поежившись, вернулся в подвал. Там он с удивлением обнаружил, что Верка с Петькой так и переночевали в палатке, правда, набросав в нее тряпок и завернувшись в них. Застегнулись на липучки наглухо, пригрелись и продолжали сопеть носами, так сладко, что уже хлопочущая у печки Дарья, приложила палец к губам, предупреждая Хрюкина, чтобы не шумел.
– Доброе утро,– прошептал он все же, присаживаясь на ящик и помогая Дарье растопить печь.
– Доброе,– отозвалась та, подкидывая деревяшки в нутро "буржуйки". Через несколько минут печь уже загудела и чайник, на нее поставленный, начал нагреваться, тренькая дном. А потом пили кипяток вдвоем, потому что дети разоспались и будить их Дарья не решалась. Увидев же, что Артур собрался уходить, она кинулась было к палатке, чтобы поднять детей, но Хрюкин ее остановил, попросив разрешения заглянуть вечером еще, если ему не удастся встать у военкома на учет и довольствие.
– Конечно, приходите, Артур Макарович,– обрадовалась женщина.
– Я оставлю рюкзак? – Хрюкин тоже обрадовался тому, что нашел временное пристанище.
– Оставляйте, Артур Макарович. Если ценности какие, то вы не беспокойтесь. Я-то сейчас тоже уйду. Нас к расчистке привлекли станции и паек посулили по рабочей карточке, но детишки дома будут. Верка-то днем тоже выходит, дрова собирает для печки, а Петька все время дома. У него обуви нет зимней. Поэтому сидит сиднем,– сообщила она весь расклад домашний.
– Хорошо. Я обязательно приду. Ничего ценного у меня нет. Все ценное с собой ношу,– Хрюкин похлопал по фляге и лопате саперной, притороченных к поясу.– Может, паек сухой получу у комиссара,– попрощавшись, Хрюкин вылез из подвала. Уже совсем рассвело, и по улице шли в сторону фронта войска. Урчали двигатели и раздавались команды. Где-то впереди даже строевую песню запели, и Хрюкин почувствовал себя дезертиром. По-настоящему. С чувством вины.– "Все воюют, а я отсиживаюсь",– подумал он и направился в сторону станции, рядом с которой, по словам Дарьи и располагался мобилизационный пункт, обосновавшийся в нескольких палатках.
Палатки эти Хрюкин отыскал довольно быстро, но толчея там такая началась с утра, что он потыкался, потыкался в спины и плюнул, решив переждать, накал страстей,– "И чем заняться"?– подумал Хрюкин, озираясь,– "Пожрать бы чего прикупить. Должна быть толкучка обязательно где-то. Нужно расспросить народ на эту тему",– расспросы довели его до соседней улицы, на которой собирались все желающие "купить-продать". И у Хрюкина глаза разбежались. На этой толкучке, можно было купить практически все. Или выменять. Из-под полы предлагали все что угодно. Любые консервы, хлеб свежевыпеченный и еще горячий даже, шоколад трофейный в фольге кусками и даже водку с этикеткой. О соли и сахаре и говорить нечего. Этим торговали открыто. Стоило, правда, все жутко дорого. Приценившись, Хрюкин понял, что ему тут делать нечего, если он конечно случайно вдруг не найдет кошель с деньгами, а лучше мешок, потому что здесь нужно было иметь их мешок, чтобы ни в чем себе не отказывать. Предложив мужичонке безногому, на тележке, купить у него золотую монету, Хрюкин так его этим предложением напугал, что тот вскочил и убежал с толкучки, бросив тележку к чертовой матери.
– Жулик!– крикнул ему вслед Хрюкин и присел на пенек от дерева. Спил был свежий. Народ согревался по ночам как мог и прежде всего добирал то, что не успела сожрать война. Вот в этот момент Хрюкин и подумал о мешке денег, что найти бы его не помешало. Подумал, усмехнулся этой глупой мысли и наткнулся взглядом именно на мешок, валяющийся явно кем-то забытый у кирпичной ограды. Рядом с ним ни кого не было.
"Жулик этот безногий, наверное, оставил",– подумал Хрюкин, продолжая наблюдать за мешком. Мешок был из плотного брезента, с лямками как у рюкзака и набит был плотно. Здоровенный такой мешок. В этот мешок можно было засунуть поросенка килограммов на тридцать или столько же картошки. Но картошка бы пузырилась, а поросенок шевелился. Да и откуда ему взяться здесь почти в прифронтовом городе? Хрюкин встал и прошелся, якобы прицениваясь к товарам, но не спуская глаз с мешка. Толкучка гудела, тряся перед ним различным барахлом и продуктами.
– Купи сапоги,– совал ему в лицо пару кирзовую дед с кривым глазом.– Не за дорого отдам. Мешок картошки всего прошу.