Страница 3 из 5
Некрасова 58–60
Этот телефонный звонок как будто послужил сигналом, по которому ворота информационного шлюза открылись.
Затем довольно долго, но бессистемно и как бы попутно, не превращая это в «дело жизни», я фиксировал адреса людей, внесших определенный вклад в развитие русской культуры и живших в «моей» части Петербурга-Петрограда-Ленинграда. Адреса эти зачастую и до сих пор не помечены какими-либо мемориальными знаками. Надеюсь – пока не помечены (эта фраза, к сожалению, перекочевала сюда из варианта статьи, напечатанного в 1993 году; для большинства «моих» персонажей почти ничего с тех пор не изменилось).
Что касается этих заметок, то опять-таки надеюсь (чуть-чуть!), что они не только утолят праздное читательское любопытство, но и помогут кому-то немного иначе взглянуть на этот район, не входящий в «обязательную программу достопримечательностей культурной столицы». Взглянуть если не с любовью (для которой требуется, наверное, еще что-то помимо «литературы», «архитектуры», «истории» и проч.), но хотя бы с меньшим безразличием. И тогда я почел бы задачу свою как автора выполненной.
Позволю себе привести вводящую в суть дела цитату из воспоминаний видного масона, крупного деятеля Февральской революции, в дальнейшем эмигранта князя В.А. Оболенского.
«Родился я в России, уже освободившейся от крепостного ига, в 1869 году, в Петербурге. Четырехэтажный оранжевый дом на Малой Итальянской, в котором я впервые увидел свет, был одним из самых больших домов этой улицы, застроенной тогда маленькими деревянными или каменными домами с мезонинами. Хорошо помню, как в раннем моем детстве я каждое утро, проснувшись, бежал к окну и смотрел, как по нашей улице шел пастух с огромной саженной трубой. На звуки его трубы отворялись ворота возле маленьких домиков и из них выходили разноцветные коровы. Ко времени революции Малая Итальянская, ставшая улицей Жуковского, была уже одной из центральных улиц Петербурга. Гладкий асфальт заменил булыжную, полную колдобин, мостовую, редкие и тусклые фонари с керосиновыми лампами уступили место великолепно сияющим электрическим фонарям, а дом, в котором я родился, не только не возвышался уже над другими, а казался совсем маленьким среди своих многоэтажных соседей». (Вероятнее всего это нынешний дом 39 по ул. Жуковского – В.Б.). И далее: «… захолустьем были и «Пески», так называлась вся часть Петербурга за Таврическим садом и Лиговкой. Пески мне казались в детстве какой-то загадочной, а потому интересной страной, которая начиналась как раз после столь знакомой мне Греческой церкви. На Пески меня гулять не пускали, считая, что я там могу заразиться разными болезнями, а няня находила прямо неприличным водить туда гулять господского сына. Живя совсем близко от этой части города, я туда первый раз забрел уже будучи гимназистом».
Стоит отметить, что в нынешнее время «официальные» границы Песков определяются чуть иначе, и «левая» граница, указанная Оболенским, смещается на запад и проходит по улице Радищева, далее делая поворот в Виленский переулок.
Жуковского 39
Эта часть города стала интенсивно застраиваться начиная со второй половины царствования «реакционного» Александра III и – без перерыва на Отечественную войну (да, именно так она называлась до 1917 года!) – на протяжении всего царствования Николая «Кровавого», монархов особо нелюбимых официальной коммунистической историографией. Ненависть эта проецировалась буквально на все, так или иначе сопряженное с их именами. К примеру, после школы непродолжительное время я учился в известном на всю страну ЛЭТИ им. Ульянова-Ленина. И лишь года три назад узнал, что это вообще-то Императорский электротехнический институт имени Александра III.
И настолько прежнее название было вытравлено из памяти, что ни один из моих однокурсников, в отличие от меня благополучно отучившихся в ЛЭТИ до получения диплома, об этом и не слыхивал. А ведь именно по распоряжению императора Александра III институт и был создан. Тогда как вклад Ленина в историю института был куда скромней: несколько часов кряду он прятался от полиции в одной из аудиторий 1-го корпуса, о чем торжественно сообщала висящая в коридоре мраморная мемориальная доска.
Разумеется, забвение (пополам с презрением) в полной мере распространялось как на «александровский» «русский стиль» (особняк А.С. Суворина, Чехова 6), так и на столь типичный для Песков «николаевский» северный модерн. Вдобавок, согласно классовой теории, мещански-чиновному по преимуществу населению Песков ой как далеко было до пролетарского стандарта Выборгской стороны или Невской заставы. Следует учесть и то, что волею судеб Пески стали чуть ли не своеобразным Латинским кварталом русского Серебряного века. Здесь жили – как правило переезжая с одной съемной квартиры на другую (собственной жилплощадью владели редкие единицы) – многие, да чуть ли не все известные, забытые, полузабытые и сознательно вычеркнутые из нашей памяти писатели, журналисты, политики, революционеры и контрреволюционеры, светлые личности и мракобесы этого периода.
Если же прибавить к ним имена тех, чья жизнь так или иначе оказалась сопряжена с бесчисленными учреждениями, находившимися на этой территории – от депутатов всех четырех Государственных дум в Таврическом дворце (Шпалерная 47) до различных по степени добровольности визитеров «административного здания» на углу Шпалерной и Литейного, а также членов Союза писателей СССР, регулярно посещавших ресторан Дома писателя (Шпалерная 18), – то список этот будет практически бесконечен.
Для меня самым логичным будет начать путешествие по Пескам с уже упоминавшегося отчего дома (Радищева 5–7), где семейство прадеда по отцовской линии поселилось не ранее 1909 года, и где в 1919 году соседом их стал не нуждающийся сейчас в особом представлении поэт Николай Гумилев.
Дед Александр Федорович Бобрецов и бабушка Анастаcия Ивановна Бобрецова (Бакулина). Радищева 5–7. Середина 1920-х
Неподалеку, в доме 19 по той же улице Радищева, в 1923 году ненадолго поселился Сергей Нельдихен, гумилевский ученик, первый, да возможно и последний талантливый отечественный верлибрист, «интереснейший Уолт Уитмен в русском издании» по словам Николая Оцупа, «поэт-дурак» по мнению симпатизировавшего ему Гумилева, писавший как бы вполне серьезные стихи от лица любознательного идиота, и погибший в лагере в 1942 году.
Радищева 19
Позднее (1926) Сергей Нельдихен квартировал в этом же районе, на проспекте Володарского в доме под номером 15. Но напрасно мы будем искать в нынешнем Центральном районе не только проспект с таким названием, но и дом на нем под таким номером. С домом все просто: около 1980 года за ветхостью он был снесен. Что же до названия проспекта, одной из крупнейших транспортных артерий города, то самым непостижимым, фантастическим образом в начале января 1944 года, то есть еще до снятия блокады, ему было возвращено старое дореволюционное название Литейный. И не одному ему. Одновременно с проспектом Володарского с карты города исчезли не только проспект Нахимсона, улица Слуцкого, набережная Рошаля или площадь Урицкого, но и, страшно сказать, Советский проспект и проспект 25 Октября. Один мой знакомый достаточно левых взглядов заметил по этому поводу, что немцы, захвати они Ленинград, поступили бы совершенно так же. Любопытно, что расстрелянной по Ленинградскому делу в 1950 году городской верхушке инкриминировалось и это злосчастное «антисоветское» переименование. Однако отыгрывать назад, очередной раз переименовывать переименованное почему-то не стали.