Страница 4 из 5
Недавно мне прислали стихотворение, которое написал Максим, ему 23 года:
Моя жизнь отныне навсегда связана с людьми в военной форме. И это не потому, что я намеренно выбрала этот путь: так получилось. Когда началась вторая Чеченская война, я вдруг увидела, как такие же мальчишки, как и тогда, голыми руками берут снаряды, немного растерянные, немного напуганные. Как страшно на войне! Раньше я не понимала, почему ветераны Великой Отечественной войны говорили: «Да мы будем есть один хлеб, лишь бы не было войны»! Я их очень теперь понимаю, потому что страшнее войны ничего нет. Там, где только что был дом – вдруг ничего нет, а от человека остаются только кусочки его одежды; – этот ужас невозможно передать словами, а видеть это так страшно! Наши мальчики не готовы убивать, это – психологический барьер, который нужно перешагнуть, чтобы стать солдатом, ну, может быть, чуть позже, не в восемнадцать лет.
За эти годы войны я с болью наблюдала, как наши ребята небрежно обращаются с оружием. Мне не нравится это отношение к оружию. Я всегда говорила им: «Мальчики, не думайте, что я вас чему-то учу, но я вас очень прошу, научитесь любить оружие, научитесь понимать, что оружие это не кусок металла в ваших руках, это – жизнь или смерть».
Посмотрите, как боевики благоговейно несут оружие в руках. Да потому что им прививают эту любовь с детства; да потому что они больше, наверное, готовятся к войне. А воюют они хорошо, недооценивать этого нельзя. Но большинство из них – наркоманы, особенно арабы и китайцы, поэтому говорить о том, что они воюют за честь ислама, я бы не стала – воюют они за деньги. Я не политик и не люблю вмешиваться в политику. Единственное, чего я боюсь, – чтобы не было третьей Чечни. Дай нам Бог этого избежать. Ситуация непростая. Мне хочется, чтобы наши мальчики тоже научились любить оружие хотя бы так же, как люблю его я. Я уже перестала быть просто женщиной, я больше стала воином.
Меня беспокоит, что нашу армию за все эти годы унизили до крайности. Сейчас много говорят о журналистке Анне Политковской, в связи с ее гибелью. Я эту женщину знаю очень давно, и о мертвых – либо ничего, либо хорошо. Поэтому – ничего. Но сколько же злости, ненависти выливают недобросовестные журналисты на наших солдат. Не понимают они, и сердце у них не болит, что это чьи-то сыновья, братья, мужья. Да разве можно так? Все эти годы в обществе действовала будто откуда-то спущенная установка: армия – не есть часть нашего народа, не сыновья наши, а некие чужаки, которые пришли неизвестно откуда, «с Луны». Конечно, можно обсуждать армию и осуждать, и неприязнь какую-то высказывать, но лучше ее полюбить, и давно уже пора начать помогать армии. Мы все понимаем, что только на жертвенном служении (а солдатская служба – это жертвенное служение) держится любое государство.
Недавно в Храме Христа Спасителя Жене вручали очень редкий орден. Называется этот орден «Слава России». Награждали в этот день 30 человек. Первой эту награду получила Нонна Мордюкова. При всем уважении к этой артистке, – это всего лишь артистка. Последним этот орден получил солдат. И вот пока приоритеты в стране будут вот так перевернуты, мы не можем ждать ничего по-настоящему благого…
Когда началась вторая Чеченская война, я уже знала, как ребятам там тяжело. Тогда я подумала: «Кто, если не я, которая хлебнула полной чашей всего, что выпало на их долю, поможет им?» Первую помощь для них, которую я не называю гуманитарной, – потому что это просто добро и людское тепло, – я повезла в ноябре 1999 года, как раз тогда, когда у нас впервые праздновали День матери. Помню, какой был холодный ветер, когда мы вручали каждому солдату лично варежки, носки, одеяло. Потом я получила от этих ребят письмо, в котором они написали: «Мы всегда будем помнить, что ваши подарки помогли нам пережить эту зиму». Можно ли после этого останавливаться?
Я тридцать восемь раз ездила в Чечню с подарками, которые для ребят собрали прихожане московских и подмосковных храмов. Но ни разу за все 38 поездок, вручая пакет (а мы вручаем подарки только лично в руки солдату), я не спросила: какой ты, сынок, национальности, какого вероисповедания? Ребята стоят плечом к плечу: и буддисты, и мусульмане, и православные – все они служат России, Отечеству своему, и, по моему глубокому убеждению, их нельзя делить. Это – настоящее воинское братство. Может быть, оно есть и «на гражданке», я не знаю, здесь я меньше общаюсь.
Солдатская мать
Но знаете, как удивительно меняется отношение к вере, к Православию. В 90-е годы кроме Жени в нашем поселке я не видела, чтобы носили крестики. Может быть, и носили, зашивая в карманчики и воротники, стесняясь, боясь быть высмеянными. Но Женя своей веры не стыдился никогда. А я тогда, член партии с огромным стажем, пыталась переломить его устремления, потому что мне казалось тогда, что это – трагедия, мне казалось, что я вообще не состоялась как мать, что это мое полное поражение. Так казалось тогда.
А сейчас, совсем недавно, я перевозила в Чечню восемь тысяч крестиков. Восемь тысяч – вдумайтесь! Это говорит о том, что меняются времена. И когда входишь в палатку, в которой живут по 8-12 солдат (не все они русские, есть среди них люди разных национальностей), и всегда в углу – икона, по большей части – Божией Матери. Живут трудно. Кто побывал на войне, тот знает, что это такое – солдатская палатка. И ребята, не стесняясь, твердо и четко говорят, что они люди верующие.
Или вот еще примета времени: входя в кабинеты высокопоставленных людей, – и в ФСБ, и в МО, и внутренних войск, – я вижу в углу целый иконостас. Меняется ситуация.
Все проблемы армии остро мною переживаются, и я жду, и желаю всем сердцем, чтобы общество повернулось к людям в военной форме, чтобы относилось к ним без осуждения, а с братской любовью.
У нас ребят в госпиталях огромное количество после Чечни. А сейчас уже из Абхазии (где граница с Грузией) они начали поступать, из Дагестана тоже – в общем, с Кавказа идет непрерывный поток раненых. И вокруг меня собралось уже немало людей: мамы, бабушки, молодые люди и даже школьники.
Понимаете, у нас есть дома престарелых. Там тоже людям плохо. Но я не могу туда пойти – это не мое. А в госпитале с ребятами мне легко, потому что они – подранки, и я – подранок. Только их раны видны, а мои не видны. Я их понимаю, я их люблю и в каждом из них ищу частичку Жени. Ну что же, мы не выбираем, просто Бог определил мне такой путь. И вот он такой, какой есть.
Я не могу объяснить многого из того, что происходит в моей жизни. Я летаю в Чечню, езжу в госпитали, но хочу, чтобы вы поняли: меня давно нет, меня убили в том же подвале. Это жизнь моего сына продолжается: руки и ноги – мои, а душа – Жени. Мне часто хочется себя ущипнуть, чтобы убедиться в том, что я жива.