Страница 3 из 5
Накануне этого, уже окончательно отчаявшись, я дала телеграмму на Лубянку – на последние деньги, 45 рублей. Я писала: «Вы не сумели сохранить моего сына живым. По крайней мере, помогите позаботиться о мертвом. Если не решите вопрос с захоронением (мне некуда везти сына хоронить, у меня уже на тот момент не было квартиры), то я приеду на Лубянку, поставлю его под вашими окнами, оболью бензином и сгорю вместе с ним». В тот же день вечером я получила телеграмму от одного крупного военного чина, в которой он сообщал, какие льготы я получу после смерти сына. Причем, ни слова сочувствия, ни слова соболезнования. И я поняла, что бессмысленно разговаривать с ними: они меня просто не слышат.
Когда я привезла его к подъезду дома, где мы раньше жили, была уже полночь. Встречали все, кто не спал. Люди постояли и разошлись. В военкомате мне предложили поставить гроб в каком-то зале, но я не могла расстаться с Женей: я так долго искала его. Мы остались с ним один на один на всю ночь. И я благодарю Бога за эту ночь. Это была ночь, которую я не забуду никогда. Мы проговорили с ним до утра. А потом пришли люди. Вытащили его из цинкового гроба, положили в деревянный. Я попросила: «Помогите мне похоронить его по-православному!» Все соседи помогли. Похоронили мы его на кладбище «Сатино-Русское», рядом с храмом, который тогда только начал восстанавливаться. Женю убили в день Вознесения Господня, и храм именуется в честь Вознесения Господня. Вскоре пришлось хоронить Сашу, его отца…
А потом были годы непонимания и отчуждения, когда все говорили: «Если бы она запила, мы бы ее поняли; если бы она плакала, мы бы ее пожалели; – а она ходит, гордо подняв голову». А у меня характер такой. Я – как оловянный солдатик: у меня болит все, а я не могу пройти, опустив голову. Потом пошли годы, и у каждого из нас появились свои проблемы: у них свои, у меня свои…
Иногда я с ужасом думаю: когда эти четыре парня сто дней и ночей сидели в сыром темном подвале, вряд ли они догадывались, что их найдут. Красна смерть на людях, а вот, когда в подвале и когда полная неизвестность, наверное, очень страшно. Мне всегда кажется, что иконы Жени мироточат еще и потому, что это его слезы, выплаканные или невыплаканные. Я не знаю, о чем он думал тогда, нам это не дано узнать.
Мне иногда говорят: «Вы знаете, его основной задачей было вернуться домой и позаботиться о матери, оставшейся совсем одинокой на этой земле». Я думаю, что я, наверное, пережила, если бы он, как некоторые наши парни, принял мусульманство и условия врагов. Мать всегда примет своего сына. (А сколько матерей, у которых сыновья сидят за преступления в тюрьмах). Но я знаю, что он с этим не смог бы жить. Правильно ли он поступил – это каждый пусть решает для себя сам.
Все эти годы я где-то в глубине души хотела возмездия. Мне казалось, что это несправедливо: четыре парня не вернулись домой, а эти выродки живут, у них рождаются дети. Прошло время и желание отомстить куда-то ушло. Наверное еще и потому, что мне некому больше мстить: убийца Жени, бригадный генерал Руслан Хойхороев, умер ровно через три года и три месяца после казни Жени. Для меня эта цифра – 33, которая символизирует возраст Христа, тоже Божий знак. Остальные люди, связанные с этим, либо погибли, либо уехали.
Бамутские мученики Евгений, Андрей, Игорь, Александр
Я, прожив 54 года, не вылезая практически последние десять лет из Чечни, побывав в плену, получив тяжелейшие травмы от Шервани Басаева, многое поняла. Я знаю, как больно они бьют, как они прикладом ломают твои позвонки, как у тебя вся голова в швах. Это нестерпимая боль, поверьте мне. Но мне повезло немного больше, чем Саше Фурзикову из Йошкар-Олы. Он тоже искал своего сына. Его застрелили у меня на глазах, и я сутки лежала на его мертвой руке. С тех пор я не боюсь покойников, я вообще ничего не боюсь. Боюсь только одного: пройдут годы и я постепенно стану забывать голос Жени, его лицо. Боюсь, что перестану владеть собой и буду плакать на людях. Я не хочу этого. У меня есть для этого другое время. Просто, знаете, тяжело и холодно жить, когда рядом с тобой нет твоего самого дорогого человечка на свете. Однажды один старенький монах из Иоанно-Богословского монастыря сказал мне: «Не переживай, ему не было больно. Ему Бог силы дал». В какой-то степени меня это утешило.
Сколько людей говорили мне: «Мы читали, слышали, мы хотим помочь». Так много доброты. Как хорошо, что у нас есть такие священники, которые могут помочь переосмыслить свою жизнь, буквально поставить человека с головы на ноги. Мне это было нелегко, ведь у меня двадцатипятилетний стаж партийного руководителя. Я была секретарем парторганизации в маленьком поселке. Я благодарна Богу, что у нас есть такие священники.
Первым, кто меня исповедовал, был отец Нил из Боровского монастыря. Я вспоминаю его: такой маленький, голубоглазый. Я благодарю Бога за то, что научилась по-другому осмысливать жизнь…
Бамут – село большое (у нас города некоторые меньше), и уже десять лет в этом селе никто не живет. В прошлом году наши солдаты и офицеры устанавливали на месте гибели Жени и его друзей крест, уже четвертый: ведь их там было четверо. К ним подошли двое мужчин из местных. Они живут в Ассиновской, но приезжают в Бамут и ждут, что кто-нибудь сюда вернется. Они подошли и предложили свою помощь. Все были удивлены и спросили, отчего они решили помогать. Они ответили, что хотели бы, чтобы Большой Бог их простил за то, что они пролили много крови. И вот теперь они ждут, простит ли их Большой Бог. Им построили хорошие общежития, привезли технику, чтобы они вспахали свои огороды, но никто в Бамут не возвращается.
Я не знаю, кто мне прислал кассету, из которой я узнала эту историю, но это сильно меня утешило. Такое ощущение, словно гора с плеч свалилась. Для меня это чудо, когда люди, всю жизнь не выпускавшие из рук автоматы, отдают дань памяти нашему русскому солдату, а в лице Жени и всему русскому воинству, и когда ты понимаешь, что самое главное чувство не ненависть, а любовь. Для меня это чудо даже большее, чем мироточение его икон.
Можно по-разному относиться к Чечне, мы сейчас говорим не о войне, мы говорим о поступках. О поступках молодых людей, надевших военную форму, давших присягу на верность Отечеству своему. Перед ними нам всем просто надо склонить головы. Тысячи ребят, молодых мужчин – будущее России – не вернулись, но они дали нам возможность осознать, что не все так плохо в России, что остались и честь, и достоинство, и мужество. Все это есть у нас, и не надо искать на стороне, как искал капеллан английской армии Деррик на могиле Жени, простого русского солдата. Думаю, он искал пример подвига, пример для своих солдат.
Большой поддержкой для меня было также, когда мне от командующего Челябинским пограничным округом, татарина Мулаянова, прислали кассету, на которой заснято, как все владыки этого округа – и Омский, и Саратовский, и Волгоградский – отслужили панихиды по Жене в день его гибели. Я поняла, что его смерть, его казнь не была бесполезной, потому что столько людей всколыхнула эта страшная трагедия. Сейчас почти что все нас разъединяет, а Женя объединяет.
В Сербии и Черногории Женю чтят как святого и называют Евгением Русским. Посмотрите, человек совершил даже не подвиг, просто поступок, достойный уважения, и вот что произошло. За эти десять лет, что прошли после казни Жени, он сделал гораздо больше, чем за 19 лет своей жизни. Во многих храмах есть иконы Жени. Вот недавно увидела по телевизору, как в Астраханском Кафедральном соборе президенту Путину показывали икону Жени.
Женю любят солдаты. У него Орден мужества и девятнадцать медалей негосударственных, которыми его наградили разные Фонды, «Орден атамана Платова», «За Веру и верность». Медалей много, но не это главное, – ребята в Чечне его уважают. Мы привыкли видеть святых в особых нарядах, и вдруг на иконах появился человек в солдатской одежде. Я была потрясена, когда я приехала в Питер и увидела, с каким уважением солдаты подходят к его иконе. Раньше я высказывала свое недоумение некоторым батюшкам, а теперь я сказала себе: «Кто ты такая, отойди в сторону, от тебя здесь ничего не зависит».