Страница 4 из 19
Вообразите себе массивную и добродушную сенбернарью голову на могучей шее, основательных плечах и… – уже слабовато справляющихся с такой нагрузкой палкообразных передних ногах. Далее следовал – ну, очень! – протяжённый спинной хребет, логически завершаемый узковатым и вихлеватым задком, но зато декорированным неимоверной длины и пышности хвостом-опахалом. Незадачливый собаковод попробовал было хоть как-то выправить положение какой-то амбициозной и звучной кличкой, но за уродцем в разговорном обиходе Жупанова навеки закрепилось прозвище – Головастик!
И вновь бы всё ничего, но только и Головастик, войдя в зрелую пору, начал участвовать в жупановских собачьих свадьбах. Правда по первости матёрые кобели, могущие в одиночку работать и по медведю, было нагнали на него страху. Но к своей третьей весне Головастик настолько заматерел и выправился, что оказался ровно в полтора раза выше и уж совершенно точно вдвое увесистей самого крупного из зверовых кобелей. К тому же не следовало забывать, что и в его жилах ровно наполовину текла бойцовская лаячья кровь. Так что он вскоре даже выработал своеобразную турнирную тактику: в то время как уверенный в собственной прыгучей увёртливости соперник-лайка беспечно и браво стоял перед ним вполоборота, привычно прикрывая чуть выставленным вперёд плечом уязвимое сбоку горло, Головастик неожиданно обрушивался на него сверху – всей своей экскаваторной сенбернарьей пастью! И, ежели хватка получалась удачной, что есть мочи, стискивал свои неимоверной силищи челюсти до тех пор, пока полузадушенный противник не выпадал из них тряпичной куклой. И покамест бедолага оклёмывался, Головастик методично портил лаячью породу…
Вот и про суку Ингу с метеостанции в ту весну ходили упорные слухи, что Головастик и её оприходовал. Груздев, правда, узнал об этом, уже взявши щенка. Но отныне даже то обстоятельство, что Валера против обыкновения оставил для себя не одного, а сразу двух щенков – приобретало в глазах начинающего собаковода Груздева свой зловещий смысл. Раз за разом он с суеверным ужасом и трепетом начинал всматриваться в своего питомца, выискивая в нём ненавистные черты сенбернара…
И уж как это всё объяснить? Вероятней всего, мама Инга успела погулять ещё и с нормальным кобелём. Во всяком случае большая половина злополучного её помёта (и груздевский Нукер в том числе) имели облик, размеры, повадки и стать чистопородных лаек. Но вот зато другая половина…
Например, так называемая Малышка (самая последняя и мелкая в помёте!) оставалась таковой где-то до трёх месяцев, а потом вдруг начала расти как на дрожжах. И к полугодовалому возрасту уже была ростом с мамашу, а к следующему февралю заметно превосходила своими размерами всех без исключения собак в Жупанове (папу Головастика к тому времени бог прибрал, а бабушку Дону – от греха! – хозяин в срочном порядке увёз с собой в город).
И вот этого – да на фоне всё возрастающих охотничьих и походных успехов груздевского Нукера – Валера им обоим так до конца и не простил… Вероятно, именно поэтому настоящей дружбы меж ними так и не получилось – это и была подлинная цена груздевской собачки, дороговатая цена! Так что отныне Нукер просто обязан был быть для него – и преданным другом, и неизменным спутником, и бдительным телохранителем.
Но всё это будет. А покамест двухмесячный груздевский воспитанник был размером с две составленные друг с другом меховые рукавички. Всю последнюю неделю в доме по полу он перемещался шагом уже довольно уверенно, но стоило ему перейти на рысь, как тяжеловатый задок смешно заносило на сторону и… – вся упитанная тушка заметно отклонялась от изначально избранной на бег траектории. Одним словом, брать с собой в многодневный стокилометровый поход вот такое чудо-юдо выглядело затеей вполне рисковой. Но ведь и у самого Груздева теперь не оставалось другого выхода: щенок пришёл к нему так необычно и стоил столь дорого, что он – суеверно! – просто опасался выпускать его из своих рук.
Для начала человеку следовало каким-то доходчивым для зверёныша образом объяснить: что с сегодняшнего утра двое их – маршрутная пара; хозяин – ведущий, а щенок – ведомый. Но Груздев едва-едва успел запереть входную дверь на висячий замок, как Нукер уже почти целиком скрылся в дыре под крылечком, там завлекательно пахло крысами. Бесцеремонно же извлечённый оттуда за задние лапки он было закряхтел, закрутил увесистым задком, пробуя освободиться, но, ощутив щенячьим голым пузцом успокоительное тепло хозяйской ладони, примирительно стих. Тем временем «начальник маршрутной пары» кое-как, одной левой, приторочил себе на спину полуторапудовый рюкзак, а поверх него умостил на плече пару широких охотничьих лыж и самодельное спиннинговое удилище. Причём все три не связанных меж собой продолговатых предмета с первых же шагов расщеперились у него за спиной веером…
Но от его домика до вертолётной площадки вверх по пологому склону, по хорошо набитой в снегу стёжке, было метров сто пятьдесят от силы. Ещё с полсотни шагов к востоку и перед путниками распахивались такие дали, от которых у Груздева в очередной раз слегка перехватило дыхание, а на глаза поневоле навернулись слезинки восторга. Так что он решительно посбрасывал с себя всё лишнее, предварительно бережно посадив на снег Нукера, и весь безраздельно отдался ритуалу созерцания.
Сама вертолётная площадка, его домик, да и вся Заповедная улица располагались на обратном, отлогом склоне берегового уступа. Зато противоположная его сторона крутым сорокаметровым обрывом ниспадала прямиком в Тихий океан.
Всходило солнце. Пронзая чистейший, насыщенный только лишь водными испарениями воздух, светило набухало, прорезывалось и отваливалось от голубовато-стального лезвия океанского окоёма – свежайшим арбузным ломтем. Тогда как привычные его размеры где-то с футбольный мяч – такого гигантского утреннего диска Груздев не наблюдал доселе нигде! – должно быть, вся вовлечённая в процесс восхода неимоверная толща надокеанической атмосферы действовала как одна огромная оптическая линза.
Преувеличенные размеры, незамутнённые краски, девственная неприкосновенность – ведь если встать спиной к посёлку, как он сейчас, то в поле зрения не оставалось ни единого намёка на сомнительные блага и достижения современной цивилизации. Здесь ещё можно было вдруг ощутить себя астронавтом, прибывшим на планету Земля во времена доисторические, изначальные. Дело в том, что наросты одномоментных с ним человеческих поселений на теле планеты Груздев недолюбливал: при этом как джунгли из небоскрёбов на том берегу, так и эклектичный архитектурный стиль родной державы, который чем дальше от обеих столиц на восток-северо-восток, тем с большим основанием можно было охарактеризовать всего лишь одним словом – барачный.
И как бы в противовес всем этим густо забитым людишками термитникам к чистому северу от него уходили, громоздились, перекрывали друг друга и истаивали в сиреневатой манящей дали горы и долы – заповеданные, доселе либо мало, либо вовсе человеком не обжитые. Кроноцкий заповедник как таковой был учреждён советским правительством в 1934 году. Но задолго до того, ещё при царе-батюшке, по добровольному соглашению промеж камчадальских охотников-промысловиков никто из них в здешних угодьях пушнины не ловил: дабы особо крупный и ценный камчатский соболь в этом природном заказнике плодился-множился и по окрестным землицам рассеивался. А ещё раньше из-за скопления шибко крутых сопок и многочисленных проявлений вулканизма эти же места у ительменов и коряков почитались – дурными, «чортовыми», а посему лежали в стороне от традиционных кочевий и стойбищ.
Нависающая над ближайшими окрестностями сдвоенная вершина горы Зубчатки. За нею сглаженные отроги старика Кихпиныча, породившего своенравную красавицу-дочь – Долину Гейзеров. А вон как бы высвобожденная, вычлененная из общего росчерка береговой линии низовой полоской прибрежного туманчика – невесомо и зримо зависла в воздухе! – Кроноцкая сопка. Третья по высоте и первая по красоте вершина Камчатки за счёт своего выгодного – почти у самого уреза воды – местонахождения она была видна сразу и целиком: во всём безупречном великолепии своего изумительно стройного, грациозного и симметричного трёх с половиной километрового в высоту конуса. С чуть-чуть зарозовевшей в утреннем свете принакрытой вечными снегами вершиной и, ниже по склонам, с продольно-полосатым чередованием долинных ледников и сочно-серых рёбер скальных выходов.