Страница 14 из 19
По древнегреческим канонам у пропорционально сложенного человека полная длина разведённых в стороны рук соответствует его росту; так что Ростислав при своих метр восемьдесят два заметно недобирал в размахе до двух метров, тогда как полный разворот крыльев взрослого белоплечего орлана – два с половиной метра и более! И вся эта махина натужно выходила из пике в каких-нибудь десяти метрах у него над головой: зрелище для истого натуралиста-ценителя на всю жизнь запоминающееся и наисладчайшее!
Молодой орлан имеет однотонное буровато-серое оперение и до наступления у него половой зрелости – лишь на третий год жизни! – выглядит юношески скромно. Но зато по достижению брачного возраста и самцы и самки – а на Нукера нацелился зрелый экземпляр – украшают себя белоснежным хвостом и чисто белыми же прямоугольниками на передних сгибах обоих крыльев, отчего некоторые из лесников так и называли их – «белопогонниками». Опрятный и строгий, пёрышко к пёрышку, чёрно-коричневый основной наряд, не уступающие ему в строгости снежно-белые выпуски по плечам и снизу, но уж зато язычески яркие – цвета деревенского яичного желтка! – пальцы и не оперённые цевья ног с беловато-дымчатыми крючковатыми когтями и канареечно-жёлтый изогнутый клюв с благородным, цвета старой слоновой кости массивным надклювьем. При этом сам клюв был длиною если и не с лезвие охотничьего, то уж – совершенно точно! – порядочного столового ножа, а лапки вряд ли уступали по своим размерам кистям рук взрослого мужчины, в общем, замешкайся Груздев на секунду-другую, не погладить ему больше по мягкой шёрстке своего любимого Нукера никогда…
На распутье – в устьях Горячего ключа – путника одолели сомнения: по времени и силам он вполне мог ещё сегодня дойти и заночевать в кордоне на Косе. Да и с погодой на завтра всё было предельно ясно: за день в атмосфере разлилась, а теперь заметно подъела дали сильнейшая дымка; ровно половина предзакатного неба ещё оставалась чистой, но зато другая – со стороны океана – неспешно, но уверенно перекрывалась в вышине многослойными перистыми облаками. При такой динамике первых приступов непогоды можно было ожидать уже нынешней ночью. Но зато остаток вот этого денька был такой размягчающе весенний, такой нежный, тёплый да ласковый, что Груздеву (при всём его геолого-походном опыте!) очень трудно было до конца поверить в завтрашнюю пургу. К тому же он слишком много потел за последние два ходовых дня, и… – прельстительный образ деревянной ванны-сруба на Ключах без труда пересилил трезвый голос рассудка.
Само собой, он сильно пожалел об этом уже на следующее утро: небо над головой за одну только ночь посерело, взлохматилось и заметно приблизилось; да и ветер в печной трубе завывал на все лады – и это здесь, в надёжно прикрывающей кордон извивистой и глубоко врезанной ручьевой долине! Правда снег в воздухе ещё не порхал – это пурга давала им фору вплоть до самого океана. И вообще, им с Нукером крупно повезло в том смысле, что циклон разворачивался над полуостровом не прямо в лоб – с чистого востока, а заходил к заповедному побережью как бы по касательной – с зюйд-зюйд-оста. И как раз при таком направлении набирающего силу шторма океанский прибой набирал полную мощь и размах не вдруг, а как бы с некоторым замедлением…
В пурговой круговерти и нарастающем рёве штормового наката Груздев, раскатав сапоги, короткими осмотрительными перебежками продвигался по самой верхней кромке прибойки, изо всех сил удерживая обеими руками отчаянно парусящие лыжи. Жалобно поскуливающий Нукер, где верхом – по бастионам выброшенных льдин, а где и понизу – след в след за хозяином – первые пару километров ещё как-то ухитрялся держать дистанцию. Но вот передовой в подступающей череде подлинно штормовых валов, едва-едва не нахлестав Груздеву полные сапоги, подхватил-завертел щенка и… – чудом иссяк под самой ледовой стенкой. Ростислав успел выхватить отчаянно заверещавшего собачонка из откатной струи и – с запоздалым стыдом! – ощутил под ладонью сплошную оторочку из мелких сосулек по меховому обрамлению голенького щенячьего пузца… Остаток отчаянного путешествия Нукер, привычно завёрнутый в хозяйскую портянку, тугим и трепетным комочком живой плоти – но без единого звука! – провёл на дне походного рюкзака.
И тем приятнее было укрыться за ощутимо подрагивающими на бешеном ветру и всё-таки такими надёжными стенками кордона на Косе. И охватить оценивающим взором в его тамбуре порядочную поленницу из аккуратно распиленного и наколотого плавника – чувствовалась заботливая рука Пименовича! И обнаружить в подвешенном к потолочной балке – от грызунов – полотняном мешочке сухари, заварку, сахар, соль и сухие спички. А на пристенной полочке предусмотрительно оставленные им же самим при входе – банку сгущёнки и банку тушёнки. Согревшись едой и чаем, Груздев свил для обоих на просторных нарах из всех имеющихся на кордоне спальных мешков самое настоящее гнездо, умостил себе под бочок почти высохшего и мирно посапывающего Нукера и… – пропурговал в полное своё удовольствие до следующего утра.
Г л а в а Ш Е С Т А Я
Зато на следующее утро непогоды как не бывало. Ни облачка, ласковое солнышко, безмятежная синь океана и – как единственное напоминание – лишь подновлённый снежок до боли слепит глаза.
Груздев спозаранку вывесил над кордоном сигнальную тряпицу, и не прошло и получаса, как Пименович с ветерком доставил их на свой берег. Лишь обменявшись двумя-тремя фразами со старым лесником, Ростислав вдруг обнаружил: что не общался с себе подобными целую неделю – и за это время собственный язык во рту стал каким-то чужим, негибким… Впрочем, по первости особенно и разговаривать было не о чем: с новостями и последними известиями у Киселёвых как всегда было туговато – Перевоз жил своим обособленным, замкнутым мирком.
Зато первым из жупановцев, встреченным им прямо возле своего дома, оказался Хохол:
– Привет! Ну и как, всех медведей пересчитал? Только пока ты там по лесам рассекаешь, здесь у нас намечается такое…
– Здорово! И какое оно такое? – Груздев враз весь подобрался и насторожился; поскольку по жизни от сидящего ежеутренне на рации начальничка можно было ожидать что угодно – причём как со знаком минус, так и в плюсах. Но на этот раз вид у Хохла был совсем уж интригующий, а посему его зам счёл за благо приготовиться не к самому для себя лучшему…
Выдержав приличествующую случаю паузу, Хохол тем не менее саму новость выпалил несвойственной ему скороговоркой:
– Невеста к тебе приезжает, вот что! С ближайшим попутным бортом из города. В общем, с тебя причитается, так сказать, за приятное известие…
– Какая невеста? – Груздев слишком уже притерпелся за год к месячным срокам прохождения и доставки адресованных им ли, к нему ли писем. Так что в его восприятии вариант с Маринкой пробрасывался чисто автоматически. И задав этот, по сути своей неуместный вопрос, он на деле лихорадочно прокручивал у себя в голове: какая из двух его бывших пассий из той, доисторической, геолого-геохимической жизни вдруг надумала сюда нагрянуть, да ещё и в качестве «его невесты»?
– Ну, уж это тебе виднее… У тебя их что, много? – раскрылся наконец-то Хохол. Вне сомнения, приняв по радиотелефону такое вот сообщение, он своему холостому заму поневоле позавидовал; а тут ещё ко всему в довесок – совершенно искреннее груздевское «какая»?
Из дальнейшего разговора выяснилось: что к нему в Петропавловск неожиданно припорхала невеста. Когда? Да ещё позавчера вечером – как раз перед самым циклоном успела проскочить! За неимением свободных мест в гостиницах города временно остановилась на квартире у главного лесничего (человека семейного и делающего свою служебную ставку на Ростислава). Как её зовут? Ну, уж это ему, Груздеву, виднее… Откуда прилетела? Кажется, из Владика.
И без того за неделю соскучившись по своему домику, Груздев, в свете предстоящего визита, хлопотал по хозяйству едва ли не с вдохновением. Перво-наперво хорошенько протопил печь, на разогретом припечке завёл дрожжевые хлебы, прошёлся по всем трём комнатам с влажной уборкой.