Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 4

— Доброго дня, господин директор.

— И вам доброго дня, дети. — Директор дома улыбнулся. Инвесторам, банкирам и прочим людям высшего света это выражение лица казалось открытым, добродушным и внушающим доверие. Но Джозефу и Лине на мгновение привиделась окровавленная пасть зверя со стёклами между зубов. Разве что для Лины стеклянными были сами зубы, а Джозеф подумал о вырванных с корнем оконных решётках и осколках, при этом застрявших в дёснах твари.

— Доброго дня, господин директор, — интонации Джозефа были холодны и спокойны.

Когда у тебя ломается голос, так легко списать всё именно на это.

— Надеюсь, я не помешал тебе в твоих шахматных изысканиях?

— Ни в коем случае, господин директор. Вы только поспособствовали моему развитию…

Господи, какая же корявая фраза… Шутка? Шутка всё исправит.

— Джозеф хотел сказать… — подала голос Лина, но юнец её оборвал:

— Я хотел сказать, что лучше шах и мат сейчас, чем мат и наказание, если кто-то узнает, что я опять нарушаю режим.

— А они узнают, Джозеф, — кивок головы и ещё одна удовлетворённая улыбка. — И доктор Хью узнает первым. Ты не только пропустил приём лекарств, но и игнорируешь необходимые процедуры.

Шутка, обернувшаяся проклятьем.

— Ни в коем случае, господин директор. Я…

— Ты принимаешь на себя дежурство по первым этажам, включая чистку и помывку всех поверхностей, на ближайшие три дня, — выражение лица мужчины сделалось серьёзным и торжественным. Лина втянула голову в плечи. — И я надеюсь, ты сам доложишь о своём проступке доктору Хью?

— Разумеется, господин директор.

Не допускать иронии в голос, только не…

— Я могу присмотреть за ним, господин директор!

Голос Лины потянулся горькой патокой, заиграл фальшивыми блёстками преданности… но человек в костюме ничего не заметил.

— Хорошо, Ангелочек. Но только точно? Я могу рассчитывать на тебя?

— И на воспитателей, конечно! — чётко отрапортовала Лина. — Я уже сказала им, что он здесь. За ним сейчас придут.

Джозеф привычно втянул голову в плечи, изображая страх. Ему уж точно было не привыкать к выходкам своей малолетной подруги.

— Ну хорошо, — смилостивился директор. — Но я прослежу.

Вслед за этими словами вновь раздался шорох гравия под начищенными ботинками, но на сей раз — удаляющийся.

— Ещё две минуты, — задумчиво произнёс Джозеф, провожая взглядом сине-сверкающую спину. — Я пойму, как он это сделал, и пойду на процедуры.

— Как скажешь, братец, — Лина потянулась, сделала танцевальное па, едва не рухнув носом вниз, и снова вспрыгнула на скамейку. — Всё равно я ему соврала.

— Как я тебя учил, — пробормотал под нос Джозеф, снова погружаясь в шахматы.— Спасибо, сестрёнка. Ты лучшая.

Лину не обманул отстранённый тон его голоса. Джозеф просто был сосредоточен.

«Он доиграет и снова скажет мне спасибо, — подумала она. — А может, и угостит…»

Четыре года спустя.

Ты медленно отнимаешь ладони от лица и пустым взглядом долго смотришь на них. Бледная кожа исчеркана розоватыми линиями, будто шрамами. Кто-то говорил тебе, что по ним можно читать судьбу. Кто-то… Нет, ты точно помнишь, кто это сказал. Это сказала она. Твоя первая женщина. Первый не лучик, а поток света в душу.

Она была старше тебя, тощего, нескладного подростка, покорившего её своими шутками. Ты учил новые фокусы ежедневно, только чтоб она улыбнулась. Ты научился петь своим почти не проломавшимся, высоким голосом. Ты втайне брал уроки танцев у старших учеников. Старый парк подвергался твоим набегам за цветами настолько часто, что клумбы превратились в голые холмики. И ты добился того, чего так страстно желала твоя душа и к чему так стремилось тело. И когда ты выдохнул ей в ухо самое прекрасное из имён и добавил к нему три величайших и простейших слова на свете, она не рассмеялась. Потому что это не было шуткой. Она ответила тебе. Потянулась к тебе. А теперь её не стало.

«Она жива!»

Сердце срывается в галоп, пальцы сжимаются в кулаки.

Но её больше никогда не будет с тобой…

Холод отравленного лекарствами разума заставляет руки безвольно задрожать.

«Я выйду отсюда! Я выйду, найду её, и мы снова встретимся!»

Её увезли в Европу. Тебе не вырваться отсюда. Ты никому не нужен и так и останешься один.





«Лина! Я нужен Лине. Ангелочек никогда не отворачивалась от меня. Она поможет мне!»

Ты сам оттолкнул её, когда она начала ревновать тебя к твоей любви.

«Она вернётся! Она всегда возвращается!»

Даже если так… она тоже уйдёт. Её заберут у тебя.

«Нет. Не «заберут». Заберёт».

Сердце успокаивает свой безумный бег, а в разуме блистают молнии мыслей, отражаясь от ненавистной синей ткани костюма-тройки.

Да. Заберёт. Он заберёт у нас всё. Лину, наши шахматы, нашу жизнь, как уже забрал наше настоящее имя и её.

«Наши?»

А ты только сейчас понял, что никогда на самом деле не был один?

Ты отрываешь взгляд от рук, обводишь им вокруг себя и наконец-то понимаешь, куда тебя завела твоя боль. Желтоватые раковины, ржавые краны, обвалившийся местами кафель и зеркало на стене. Зеркало, которое манит тебя. Ты подходишь и, как много лет назад, осторожно заглядываешь в его недра. Тебя встречает широкая улыбка на длинном тонком лице и ледяные глаза цвета бутылочного стекла.

Ну здравствуй.

Губы не шевелятся, но ты слышишь голос и понимаешь, что этот голос твой. Или… почти твой.

«Ты….»

Я подсказывал тебе твои шутки. Я хранил тебя и помогал тебе. Я раздумывал с тобой над шахматами. Я лучше. Сильнее. Быстрее. Умнее. Я — это ты, каким ты можешь стать. Твоя мечта, твои надежды и чаяния.

— Сколько же я не пил таблетки?.. — бормочешь ты, лихорадочно пытаясь вспомнить, когда в последний раз их видел.

О, ты будешь их пить. Исправно и начиная с сегодняшнего дня.

— Зачем?

Тебе надо понять, что я прав. Что тебе не обойтись без меня. Что боль, которую ты испытываешь сейчас, — это лишь прелюдия к тому, что обрушится на тебя в финале.

— Это значит, ты исчезнешь?

Разумеется. У меня свой резон: мне надо спрятаться. От «Господина Директора», от доктора Хью, от Лины, которая вот-вот найдёт тебя…

— Откуда ты знаешь?!!

Это знаю не я. Это знаешь ты. Ты можешь гораздо больше, чем представляешь себе. Но…

Отражение хихикает, и рот его растягивается ещё шире — шире, чем это кажется в принципе возможным.

Для того, чтобы понять свою силу, тебе надо окончательно её лишиться. Так что пей свои таблетки, мальчик. Пей и надейся, что когда-нибудь ночью откроется окно и Питер Пэн заберёт тебя в страну счастья. А когда ты поймёшь, что я нужен тебе, что ты должен стать по-настоящему сильным… ты всё сделаешь правильно.

Безумный хохот теряется где-то под потолком умывальной, и скрип двери стирает его последние отголоски.

— Джозеф? — в повзрослевшем голосе Лины стеклянным мотыльком бьётся боль и тревога. — Как ты? У тебя всё в порядке? Я еле тебя нашла.

— Спасибо, что пришла, Ангелочек, — мягко говоришь ты. — Боюсь, мне нужна твоя помощь.

— Что с тобой? Ты какой-то…

— Мне необходимы мои таблетки, — обрываешь её ты, до конца не понимая, чего больше у тебя в душе: страха или предвкушения. — Идём, тебе влетит, если тебя найдут здесь.

— Хорошо… — неуверенно тянет Лина, пропуская тебя вперёд. — Идём к доктору Хью?

— Да. Только ты постой на стрёме. Я хочу послушать, о чём они говорят с директором.

— А откуда ты знаешь, что у него директор?

— Простейшая шахматная задачка. — Ты стараешься удержать губы, чтоб они не растянулись шире положенного и не превратились в оскал. — С людьми это тоже работает.

Ангелочек молчит, и в её молчании глухо скрежещут боками друг о друга обеспокоенность и настороженность.

Вы проходите обшарпанными коридорами, затем Лина остаётся у угла. А ты осторожно крадёшься к слепому тупику, который заканчивается застеклённой дверью с чёрной надписью по трафарету: «Доктор Хьюго Стрейндж».